Потому что стоило сестре Татьяне от него отойти, как тут же начинало хотеться, чтобы она вернулась. Он искал предлоги, но это было совсем уже недостойно; однако она, Татьяна, словно чувствовала. Появлялась сама, чуть-чуть улыбаясь той самой улыбкой, как у знаменитой Моны Лизы.
Сегодня она подошла после остановки, в руках – свежая газета. Брови гневно сведены, на щеках румянец.
– Нет, Фёдор, вы только посмотрите!..
Она ткнула в низ страницы.
Что там такое? Стихи?
– Господин… или теперь уже товарищ? – Брюсов. «В дни красных знамён».
Фёдор глянул.
– Поэт… – только и смог сказать он.
– Глупый он поэт! – Татьяна даже топнула. – Скверный! А я так любила его Chefs d’oeuvre[16]!..
Фёдор сглотнул, ибо он, если честно, поэтов знал скверно, хотя это и «полагалось» негласными правилами старшей роты – ибо гимназистки-тальминки могли обсуждать модных стихотворцев часами, а галантный кавалер-кадет просто обязан был со знанием дела поддержать разговор.
– Головы у многих закружились, – попытался сгладить он. – Они одумаются, вот увидите, одумаются!
Татьяна опустила голову, вздохнула тяжко.
– Не одумаются, Фёдор. Уже не одумаются. Дурмана вдохнули, не остановиться теперь.
– Дурман рассеивается…
– Но не раньше, чем непоправимое случится, – шепнула она, походя ближе. – Страшно мне, Фёдор, молюсь – а ответа нет. Словно отвернулись все от нас, словно оставили силы небесные своим заступничеством…
– Не может быть! – вырвалось у Фёдора горячее. – Не оставит нас Царица Небесная, никогда не оставит!
Карта г. Витебска, 1915 г. (фрагмент).
А сам вдруг подумал – но ведь
И всё их с Ниткиным и Двумя Мишенями послезнание не помогало. От советов отмахивались, предостережений не слушали. И даже опекун Пети Ниткина, его двоюродный дядя, настоящий генерал, благодушно внимал поневоле отвлечённым Петиным построениям, но, разумеется, в делах своих не принимал их во внимание ни на йоту.
И вот они всё равно отступают, с безумной надеждой, что сумеют вернуться.