На счету Петра Сергеевича было множество красавиц, отдавшихся ему после первой встречи. Девки от блондинистого болотнянина «сатанели», он их завораживал не хуже самой сильной ворожеи, одним только взглядом. Не было у молодого барина чёрного цыганского глаза, но зато был маленький, голубенький, пронзительный — чисто бриллиантик! От этого насквозь прожигающего взгляда они и столбенели.
Долго плутал будущий граф неудобопроходимыми путями, сам не зная, зачем выбирал те пути. И набрёл на Праздничный луг. Был такой луг в округе.
Там и встретилась Петру Сергеевичу на узенькой тропинке девка чёрной масти, которая от его взгляда не остолбенела. Он сам от её чёрных глаз окаменел и вслух подумал: «Моя!»
Дуня подбежала первой, стала целовать. Растворились они друг в друге. А когда узнали имена… Тут уж оба крикнули:
— Мой!..
— Моя!..
А луг ночной был светлым и ярким, куда ярче снов и полуночных грёз, в которых они и до того часто виделись. И пели им лесные нимфы, и плясали им русалки, и завидовали, завидовали…
Наконец-то барин ощутил истинное счастье. И, наконец, перестал завидовать родителям: у него теперь своя любовь имелась.
Пётр Сергеевич не сомневался: Дуня ощущает то же самое. Спросил, не поленился. Ответ порадовал: «Люблю!» Какая же она умница! Легкомысленной казачке не чета.
Всё в Авдотье Кочкиной было красиво, всё умно. Издали она была, пожалуй, и на Фросеньку похожа — такая же высокая и статная, такая же темноволосая и зажигательная. Только жестом утончённее, плавнее в речи, в касаньях ласковее.
Когда он её впервые увидел, при свете Луны, подумал: «Неужто тятенькина егоза бросила свою колдунью и, наплевав на предсказания, за мною увязалась?»
Но то была другая девушка. Незнакомая. Куда более красивая! Пётр вдруг вспомнил: снилась она ему как-то раз.
Подошла к нему Авдотья, бросилась к нему в объятия. Сама подошла, первая, не жеманничала, не манерничала. Сама сняла с себя одежду. Сначала юбку, затем сорочку.
Затем его, всего дрожавшего, раздела. Предложила присесть, а потом и прилечь на траву.
Хоть и прохладна была сентябрьская ночь, а обоим стало жарко. От объятий и от поцелуев. Он гладил её, а она его знай целовала. Научила всем своим ласкам. Для него совершенно новым! Нешто такое возможно, удивлялся барин про себя.
А потом вдруг оказалось, что она, его суженая, наколдованная гадалкой, пуще той гадалки разбиралась в ворожействе.
Приворожила барина красотка одним взглядом так, что ему никто уже не нужен стал. И Фросенька сделалась не нужна, как отрезало.
О себе поведала такое:
— Нашли меня добрые люди на болотной кочке. Дом выстроили, нянчили, пока я в возраст не пришла.
— И никого у тебя не было до меня?