Монастырь дьявола

– Нет! – крик вырвался из него словно против его воли, – Это неправда!

– Тогда смотри…

Вместо комнаты он вдруг увидел снег, на который падали отблески пламени… Услышал истерический женский крик… И хриплый голос, шепчущий молитву, в которой уже не было смысла. Он почувствовал вкус жара на губах и туман в голове, какой бывает только от высокой температуры. Увидел нелепые обои в цветочек в провинциальной гостинице… Темное пятно копоти на стене… Запах гари, который преследовал его по ночам с того злополучного дня. Он понял. Убийство священника… Гибель священника, в которой он был повинен так, словно подпалил его дом своими собственными руками.

– НЕТ!!! – вопль вырвался из него из самой темной, пугающей глубины, о которой он даже не представлял раньше, – нет, я не буду твоим! Нет! Ты не тронешь мою душу!

Демон смеялся. Возможно, потому, что у него давным-давно не было души. И тогда, сам не понимая, зачем, он принялся шептать про себя молитву. Может быть, ту самую молитву, которую читал погибший священник в страшный миг своей смерти.

В тот же миг его руки пронзило невыносимой болью, и он увидел, что пальцы его касаются зажженного пламени. Лицо монстра с окровавленными клыками и оскаленной гнилостной пасть сменил костер. Пламя вспыхнуло неистовым взрывом, яркой вспышкой чудовищной силы, мгновенно опалив его лицо, руки и волосы. Ударной силой горячего воздуха от костра он был отброшен назад, в стену, но пламя все равно палило его кожу, и некуда было отступать.

Потом он почувствовал сладкий, тошнотворный запах, и в пламени появилась фигура. Это была фигура женщины, цепями прикованная к столбу в бушующем круге огня. Пламя пожирало ее лицо, тело, уже спалив одежду. Он видел, как пряди волос слазили с черепа, а глаза вытекали из глазниц. Как струилась кровь из обожженных огнем жил. Всем своим телом он чувствовал невыносимую муку женщины, еще живой, и каждой капле своей крови – каждую каплю ее крови….

Боль била ему в мозг, в уши, в сердце, как набат, пришедший из преисподней. Женщина заживо корчилась в огне, а раскаленные цепи, расплавленный металл вплавлялся в ее страдающую плоть, причиняя муки, которых не заслуживает ни одно живое существо ни на этом, ни на том свете. Но вдруг сквозь фон этого кошмара он разглядел что-то другое…..

Он увидел длинную вереницу фигур в белом, капюшоны у которых были надвинуты на лицо. Увидел пояса с эмблемой собачьей головы, оскаленную пасть бронзовой собаки на белом поясе. Монахи… Монахи-доминиканцы. Они пели, их лица монотонно двигались в такт тягучей мелодии… И на какое-то мгновение этот монотонный речитатив полностью заглушил крик женщины.

Жар палил его кожу, причиняя настоящую боль. Он жмурился изо всех сил, пытаясь не видеть корчащуюся в огне фигуру… Но темнота не пришла: внезапно он увидел яркую вспышку, постепенно обретающую реальные очертания все четче и четче… И от этой четкости ему вдруг стало страшней, чем от фигуры в огне. Он увидел, как детская кукла (уже знакомая ему детская кукла, дешевая игрушка с волосами из пакли в холщовом платьице) падает с чердачного окна вниз, на булыжники мостовой… И, упав, остается лежать на камнях…. Лежать, нелепо раскинув поломанные руки…. Монахи исчезли, огонь исчез, и с оглушительной силой он услышал незнакомый голос ребенка, напевающего нескладную песенку. Слова отчетливо отдавались в его голове, и каждое слово почему-то отдавалось нестерпимой болью:

– Светлые на нее облака, светлая и синяя река… вместе будем мы с тобой всегда… милая мамочка и я… милая мамочка и я….

После этого он увидел яркую вспышку света. В этом вспышке исчез демон. Ускользающим сознанием он вдруг почувствовал, что демон не исчез не случайно… Боится… Неужели эта вспышка был потусторонний страх темного существа? Он не знал. Странный голос, зазвучавший неизвестно откуда, прогнал монстра. Он увидел это, прежде чем потерять сознание. Потом пришла темнота.

Он очнулся, лежа на спине, все продолжая закрывать лицо руками. Потом отнял их – с огромным трудом. В комнате ничего не изменилось, все было, как прежде. Его руки и рукава рубашки были покрыты сажей. Внезапно он почувствовал сильную боль в щеке, провел пальцами – на пальцах осталась кровь. Поднявшись, он посмотрел в окно, увидел отражение: в том месте на его щеке, где прикоснулись пальцы женщины, зияли три воспаленные, кровоточащие раны.

Он выбежал в коридор и остановился, прислонившись к стене, чтобы перевести дух. В коридоре было светло. Сквозь большой световой плафон в потолке попадали лучи дневного света. Отдышавшись, он огляделся: в коридор выходило множество дверей, но все они были закрыты (в том числе и входная, прочно запертая на замок). За его спиной, в оставленной им гостиной (превратившейся на несколько минут в ад) была полная тишина. Казалось, весь дом вымер, и от этого ощущения мурашки бегали по коже. В тишине всегда существовала опасность. Он знал это лучше, чем кто-нибудь другой. За какой из дверей скрылся Славский? Он сделал несколько шагов вперед, и вдруг остановился, как вкопанный. Бежевый ковер на полу пересекала красноватая струйка, быстро бегущая из-под одной закрытой двери. Она текла по ковру, пересекала узкий коридор и образовывала лужицу у противоположной стены. Мутное озеро темно-багрового цвета. Ему все стало ясно. Кровь. Он ударил плечом в дверь. Дверь открылась. Он попал в кабинет Славского.

Профессор Славский лежал посередине комнаты на полу, на спине, широко раскинув руки в сторону, ноги держа неестественно прямо. Напряженность его позы чем-то напоминала позу на кресте. Головы у Славского не было. Труп был обезглавлен.

Стол (огромный, дубовый, массивный стол кабинета) стоял напротив двери и занимал почти все пространство между двумя окнами. Голова профессора стояла посередине этого стола. Глаза были открыты и выражали неописуемый ужас. Крови было так много, что казалось – весь пол комнаты залит кровью. Именно ее остатки вытекали за дверь. На теле (на руках, голове, туловище, лбу) были вырезаны перевернутые кресты. Из-за этого Славского было почти не узнать – казалось, все тело покрывает какая-то жуткая татуировка багрового цвета. На одном подоконнике стояли 13 черных свечей. Самая большая свеча возвышалась в центре над остальными. Все свечи были зажжены, горели ровно и от них к потолку поднимались тонкие струйки коптящего дыма.

С трудом преодолев отвращение, он подошел к письменному столу. Разумеется, никакой рукописи на столе не было. Бумаги на столе Славского были разложены очень аккуратно (что было резким контрастом по сравнению с неряшливой гостиной). Видно было, что к своей работе Славский относился серьезно. На его столе было много разных бумаг. Только рукописи среди них не было. Он узнал бы свою рукопись из тысячи, возможно, даже из миллиона, не спутал бы ни с чем…. Но путать не пришлось – на столе ее не было. Рукопись исчезла. Не соображая, что делает(оставлял свои пальцы везде, где только можно) принялся рыться в ящиках стола. Бессмысленно. Рукописи не было.

В одном из ящиков стола он нашел маленький туристический проспект Н-ского замка. Перелистав его, решил забрать с собой. Потом вышел в коридор. Окно кухни выходило на задний дворик, где здание соприкасалось с другими домами. Хотя бы в этом ему повезло…. Он вылез в окно, взобрался на крышу и перепрыгнул на соседнюю с ловкостью кошки (хотя на самом деле не чувствовал своих ног). Крышами выбрался на другую улицу. Его никто не заметил.

2013 год, Восточная Европа

Площадь перед вокзалом была большой и шумной. Его одежда была в полном беспорядке – разорвана, грязна. Волосы были всклокочены, на щеке – рана. Щека распухла, рана продолжала кровоточить, и кровь стекала на воротник куртки. Прохожие шарахались от него, и он обрадовался тому, что на площади не оказалось полиции.