– Скел! – крикнула одна Трясучке. – Всего за скел – ночь всей твоей жизни! Ладно, десять медяков! Восемь!
– Собой торгуют, – буркнул он.
– Все собой торгуют, – донесся до него приглушенный голос Монцы. – Это…
– Да, да. Чертов Сипани.
Монца остановилась, и он чуть не налетел на нее. Она откинула капюшон и уставилась на узкую дверь в осыпающейся кирпичной стене.
– Пришли.
– Еще один дворец?
– В настоящих дворцах побываем позже. Пока же у нас работа. Сделай грозный вид.
– Как скажете, начальник. – Трясучка выпрямился, состроил самую мрачную мину. – Как скажете.
Она постучала, и вскоре дверь отворилась. На пороге встала женщина, высокая и худая, как паучиха. Прислонилась плечом к одной стороне дверного косяка, уперлась рукой в другую, загородив своим телом вход. Побарабанила по косяку пальцем с таким видом, словно и туман принадлежал ей, и ночь, и визитеры тоже. Трясучка поднес фонарь немного ближе. Высветил жесткое, хитрое лицо, усеянное веснушками, всепонимающую улыбку, короткие рыжие волосы, стоящие на голове торчком.
– Шайло Витари? – спросила Монца.
– А вы, стало быть, Меркатто.
– Она самая.
– Смерть вам к лицу. – Хозяйка, прищурясь, взглянула на Трясучку холодными глазами, в которых читалась готовность к жестокой шутке. – А кто ваш мужчина?
Ответил он сам:
– Зовут меня Кол Трясучка, и я – не ее.
– Вот как? – Хозяйка улыбнулась Монце. – Чей же, в таком случае?
– Свой собственный.
Она издала смешок. Язвительный. Хотя язвительным, казалось, было в ней все.
– Это Сипани, дружок. Здесь каждый кому-нибудь принадлежит. Северянин?