– У меня никогда не будет вас.
Глаза у нее округлились.
– Вы… Что?
– У меня никогда не будет вас или подобной вам.
Щеки у нее вспыхнули пунцовым цветом.
– Так позвольте мне быть откровенным. Вы говорите, война ужасна?
Он шипел ей это прямо в испуганное лицо.
– А я говорю: хренота все это! Я, драть ее, обожаю войну!
Невысказанные слова из него так и лезли, выкипали. Сдерживать их он не мог, да и не хотел.
– В молчаливых двориках, гостиных и парках Адуи я – вздорная писклявая шутка. Ходячий каламбур. Угловатое ничтожество с фальцетом. Нелепый шут, клоун.
Он подался еще ближе, наслаждаясь тем, что она съежилась. «Лишь так она поймет, что я существую. Так будь что будет».
– Но на поле боя? На поле боя я – бог. Я люблю войну. Сталь, запах, трупы. По мне, так лучше бы их было больше. В первый день я в одиночку отогнал северян на броде. Один! На второй я взял мост. Я, а не кто-то! Вчера именно я взошел на Героев! У меня к войне страсть! Я… по мне, лучше бы она не прекращалась. Я желаю… желаю…
Однако источник пересох гораздо быстрее, чем он ожидал. И он стоял, опустошенный и, тяжело дыша, смотрел на нее сверху вниз. Как муж, что удушил жену и внезапно опомнился, он не знал, что делать дальше. Он повернулся, чтобы сбежать, но ладонь Финри по-прежнему лежала у него на руке, и пальцы вцепились в него, тянули назад. Потрясение пошло на убыль, лицо ожесточилось от растущего гнева, челюсти сжались.
– Так что произошло в Сипано?
Теперь щеки горели уже у него, название города ударило, как пощечина.
– Меня предали.
Он хотел, чтобы его последняя фраза обожгла Финри так же, как ее слова обожгли его.
– Превратили в козла отпущения.
Вот уж действительно, жалобное козлиное блеянье.
– После моей преданности, моих стараний…