– Великая Перемена наступила!
– Открывайте ворота, сукины дети!
– Впустите нас, или мы сами войдем!
И громче всего остального – буравящий воздух безумный визг:
– Тащи сюда его гребаное величество!
– Тащи его сюда! – надрывалась Матушка Мостли, проталкиваясь вперед.
Они дошли до самого Агрионта, в кои-то веки готовые взять правосудие в свои руки, вместо того чтобы, поджав хвост, отдаться на милость королевского. Но теперь люди умерили свою прыть, то ли из каких-то крупиц былого почтения к прежним хозяевам, то ли, по крайней мере, из страха перед ними. При входе на мост толпа замешкалась.
– Там наверху солдаты, – сказал кто-то. – Королевская гвардия. У них луки!
Глаза Матушки Мостли были уже не те, чтобы различить с такого расстояния, гвардейцы там или не гвардейцы. Вся надвратная башня казалась ей большим темным пятном, нависшим над головами толкающихся впереди. Конечно, гвардейцы не смогут перебить целую толпу, но некоторых они наверняка достанут, и никто не горел желанием оказаться первым.
Но Матушку Мостли так просто не запугаешь! Ее отец пытался это сделать, когда она была еще девчонкой, и она ткнула его вязальной спицей и сбежала из дома. Ее первый муж пытался это сделать, и она ткнула его разделочным ножом и сплавила его тело в канал. Стирийцы тоже пытались, когда наводили в Арках свои порядки. Они потребовали с нее денег, а она сказала им, чтобы убирались, откуда пришли. Тогда они ее избили – но она поправилась. Они отчекрыжили ей два пальца – но она в тот же день снова взялась за стирку. Они разбили ей дверь, разбили ставни, разбили лоханки – но она нашла себе новые. В конце концов, пришел их начальник, и она была уверена, что он ее убьет, но он только уважительно кивнул. «Пускай она не платит», – сказал он. Она одна на всем районе!
Теперь это знали все, каждая последняя собака в Арках: Матушку Мостли не запугать никому. Ни стирийцам, ни королевским гвардейцам, никому.
Так что она протолкалась сквозь толпу, подобрав юбки и заткнув их за пояс, как всегда, когда ее ждала работа. Она распихивала людей, пробираясь все дальше вперед, – то, что она так или иначе делала всю свою жизнь, – при помощи локтей, выпяченного подбородка и своего грубого зычного голоса:
– Прочь с дороги!
Она прокладывала себе путь среди этих больших, вооруженных, защищенных доспехами мужчин, которые по-прежнему неуверенно перетаптывались на месте. Снаружи они, может, и твердые, но там, где нужно, у них сплошная мякоть. Матушке Мостли судьба с рождения не отпустила особой мягкости, а жизнь в прачечной выщелочила последние остатки, сделав ее не более покладистой, чем моток проволоки.
Наконец оказавшись на пустом мосту, Матушка окинула стену с ее надвратной башней, зубцами и бойницами тем же мрачным уничтожающим взглядом, каким смотрела на людей, которые были должны ей деньги.
– Я женщина Союза! – проревела она. – Пятьдесят лет я работаю без продыху! Меня так просто не запугаешь, слышите вы?
Сзади послышались подбадривающие крики, свист и хлопки, словно люди смотрели представление цирка уродцев.
– Тащите сюда эту стирийскую суку! – завопила она снова в сторону стены, потрясая ножом. – Королевскую мамашу!
– Ее там нет! – крикнули из толпы. – Сбежала в Стирию, уж несколько месяцев как!
Матушка Мостли бросила испепеляющий взгляд на надвратную башню. Та по-прежнему оставалась расплывчатым пятном, но она знала, что там, наверху, стоят люди. И она не даст этим ублюдкам себя запугать.