Кажется, с тех пор, как Народная Армия вошла в Адую, она не делала ничего другого, только кричала. Ее глотка была уже сорвана до хрипоты. В новом Союзе ничего нельзя было добиться, говоря тихо.
Из-за чудовищных, усеянных заклепками дверей в высоченной, усеянной по верху остриями стене этого банка-крепости донесся слабый отклик:
– Я вас слышу.
– Я инквизитор… – она скрипнула зубами, – то есть главный инспектор Тойфель! У меня ордер, подписанный комиссаром Пайком, на обыск всех филиалов банкирского дома «Валинт и Балк».
Она высоко подняла документ, хотя будь она проклята, если понимала, как они смогут отличить, подлинный он или фальшивка. Все теперь должно было быть напечатано, при том что все хорошие печатные станки разломали, когда брали Агрионт, так что ордер был весь в серых пятнах, печать расплывалась кляксой, а подпись была размазана.
– И нам было бы гораздо проще разговаривать, если бы вы открыли мне
На последнем слове ее голос окончательно сорвался.
– Я не уполномочен это делать, инспектор.
Перед банком начала собираться толпа любопытных. В эти дни толпы возникали по малейшему поводу. Ризинау настаивал, что так и надо. «Необходимо поддерживать диалог с народом»… «Нужно политизировать массы»… Ризинау много чего говорил, но, по крайней мере, для Вик ничто из сказанного им не имело большого смысла. На ее вкус, массы и без того были слишком политизированы.
– А кто уполномочен? – рявкнула она. Этот вопрос в новом Союзе задавали то и дело.
Ей пришлось напрячься, чтобы расслышать ответ:
– Управляющий…
– И где же он?
Пауза.
– Его здесь нет.
У Вик лопнуло терпение. В последнее время она вообще была гораздо менее терпеливой, чем прежде.
– Тащите сюда пушку! – гаркнула она.
Среди наблюдающих пронесся возбужденный шепоток, когда практики собрались вокруг повозки. Теперь их называли констеблями, но на их лицах до сих пор была видна граница загара там, где прежде были маски. Вик уперла руки в бедра и принялась нетерпеливо постукивать пальцем, глядя, как они с натугой подталкивают колеса, брызжа слюной сквозь стиснутые зубы. Когда она не кричала, то нетерпеливо постукивала пальцем. Пушка еле ползла по неровному булыжнику.
Огарок наблюдал за происходящим, дуя в сложенные лодочкой ладони со своим обычным виновато-покорным видом.
– Так что, мы больше не инквизиция?