Лифт не работал. Пришлось подниматься на своих двоих, время от времени переступая через лужицы какой-то слизи — не то лукового супа, не то блевотины. Перед дверью собственной квартиры Павел замер: дверь была распахнута. Управдом ещё не видел, что скрывается там, внутри, но испугался этой раздуй-развейности. Приложив палец к губам, призвав попутчиц к тишине, он всё же, на цыпочках, лёгкими шажками, приблизился к двери. А дальше — поступил по-ребячески, наивно и неразумно: быстро просунул голову в дверной проём, зажмурившись при этом. Тут же сам понял, что смешон. И эта насмешка над собой привела в чувство. Павел распахнул глаза, вгляделся в сумрак прихожей… перевёл взгляд ещё дальше… сумел дотянуться глазами даже до кухонного порога. Нервно ожидал: дьявольской рожи, трупа, призраков, укоризненно протягивавших к нему тонкие руки. Мысленно спрашивал сам себя: «Ну что?», «Ну что?»
- Ну, и ничего! — громко, недовольный собой, провозгласил Павел.
Он выпрямился, расправил плечи, вошёл в квартиру, более ни от кого не скрываясь. Дал отмашку девчонкам: «Заходите!»
Дома почти ничего не изменилось — и это было, пожалуй, удивительней всего. Это было невероятно, сюрреалистично. Впрочем, при тщательном осмотре помещения, Павел выяснил: здесь, за время его отсутствия, побывало не так уж мало людей. Их следы виднелись на паркете и ковре. Кто-то из незваных гостей даже воспользовался чашками Павла: почаёвничал — и оставил на журнальном столике, перед телевизором. Но вандализмом — и не пахло. Грабежом — тоже. Всё важное и ценное осталось на своих местах. Не забрали даже бельевые верёвки, которыми Павел и Людвиг связывали «ритуальщиков» из труповоза. Те, аккуратно разрезанные, валялись на ковре. Квартира словно бы пребывала, во всё время отсутствия Павла, под чьим-то присмотром.
- Танька, на правах хозяйки, познакомь Тасю с нашим жилищем, — попросил управдом. — И не бычься: будь гостеприимной. Тася поживёт с нами какое-то время. Мойте руки с дороги. Скоро будем пить чай. По поводу еды… я что-нибудь придумаю. Минут через пятнадцать, хорошо? Сейчас мне нужно посмотреть кое-что…
Убедившись, что дочь не глядит на гостью волком — и впрямь готова провести Тасе экскурсию по квартире, — Павел направился к книжной полке. По дороге включил телевизор: внутренне поразился, что не слышал ничего толкового из динамиков этого волшебного ящика с того самого дня, как привёз сюда Еленку — ещё здоровую, — с заболевшей Татьянкой. Телевизор работал. Правда, управдому удалось отыскать лишь два канала, ведших трансляцию. Он оставил первый — там показывали документальный фильм, посвящённый изобретению пенициллина. Павел усмехнулся: «тематично и воодещевляюще», — и, едва прислушиваясь к бубнению телевизора, взялся за изучение корешков книг.
Очень скоро он понял, что возлагал слишком большие надежды на библиотеку отца. Книги там имелись в избытке, но, в основном, художественная литература. Больше всего — фантастики. Отец был мечтателем и любил далёкие звёзды. Нашёлся, впрочем, Большой энциклопедический словарь семьдесят пятого года. Павел перенёс его на журнальный столик, подвинув чашки, начал искать статью про крыс, — но вдруг расслышал, о чём говорит телевизионный диктор — и замер, похолодел.
Сперва у него в голове мелькнула безумная мысль: может, слова диктора относятся к документальному фильму про пенициллин. Но нет: фильм был прерван экстренным выпуском новостей. И теперь из динамиков телевизора рокотало:
- Сегодня, на Васильевском спуске, состоялся несанкционированный митинг. Провокаторы, призывавшие к свержению законно избранной власти, разжигали ненависть собравшихся, заявляя, что государственные структуры, и Министерство Здравоохранения — в частности, скрывают от народа лекарство от Босфорского гриппа. Предпринимались попытки вооружить агрессивно настроенную толпу и организовать её стычки с сотрудниками правоохранительных органов. В целях недопущения кровопролития, Особым Комитетом по борьбе с эпидемией было принято решение не препятствовать проведению митинга. Из центра столицы были отведены все военизированные армейские подразделения и полицейские силы. Однако это не остановило провокаторов. Известный оппозиционный лидер — Альшат Вьюнов — по неофициальным данным, один из организаторов несанкционированного митинга, — подвергся нападению из толпы. Неизвестным был произведён револьверный выстрел в голову Вьюнова. Пуля повредила черепную коробку, но, к счастью, не задела жизненно важных органов политика. Ранение оказалось не смертельным. В настоящий момент Альшат Вьюнов находится в клинике. В какой именно — правоохранительные структуры не сообщают. Состояние его здоровья — стабильно тяжёлое, но прямой угрозы для жизни — нет. Таким образом, можно констатировать: покушение на Альшата Вьюнова оказалось неудачным. Однако выстрел провокатора привёл к катастрофическим последствиям иного порядка. В толпе, — неорганизованной, агрессивно настроенной и вооружённой холодным и огнестрельным оружием — началась паника. В давке пострадали более двух тысяч человек, из них более пятисот получили травмы, не совместимые с жизнью. Все эти жертвы — целиком и полностью на совести деструктивных сил, которые, используя трагические обстоятельства последних недель в собственных корыстных целях, пытаются дестабилизировать обстановку в столице и в стране — в целом. Особый комитет по борьбе с эпидемией призывает сограждан не поддаваться на провокации. Сохранять хладнокровие и бдительность. А также напоминает, что, с недавнего времени, в распоряжении медицинских служб Особого комитета имеются эффективные инструменты по обузданию эпидемии. Борьба с болезнью выходит на качественно новый уровень. Потому тем более важно проявить сегодня терпение и мужество. Завтрашний день объявлен днём траура в стране, в память о людях, погибших на Васильевском спуске. Отменяются все развлекательные мероприятия. Будут приспущены флаги на зданиях предприятий, государственных учреждений, организаций и жилых домов.
Теледиктор продолжал бубнить, но Павел уже не слушал. Не слышал. Он впал в почти летаргическое оцепенение. Мир вокруг него, сиявший, ещё недавно, как многогранный, мастерски обработанный, алмаз, вдруг обернулся тусклой, похожей на грязную сосульку, не огранённой драгоценностью. Сделался чем-то доисторическим. Управдому хватало ума не сомневаться в собственных ушах: он слышал то, что слышал, — и точка. Но как такое могло быть? Как это могло быть правдой? Вьюн — жив? После того как пуля, выпущенная Третьяковым, снесла ему полчерепа? Павел отчётливо видел это — видел собственными глазами. «Ариец» убил Вьюна. Даже если предположить, что сам по себе выстрел не был смертельным — Вьюна-Чуму должна была отравить до смерти заговорённая алхимиком пуля. Его должно было сразить наповал волшебство…
Заговорённая пуля… Порох с примесью ртути и сурьмы…. Неужели, всё-таки, это бред? Или не бред — наваждение? Что-то среднее между фантазией и реальностью. Реальность, черты которой настолько искажены фантазией, что обманывают хуже, чем бред? Так почему, всё-таки, ожили крысы в подвале? Эта мысль, как пьяница в трамвае, навалилась на обессилевшего от потерь и разочарований управдома. Павел понимал: мысль столь настойчиво бьётся жилкой на виске — не случайно. Она связана с невероятной новостью о Вьюнове. Мушкет не смог справиться с крысами — служками Чумы. Серебряный пистоль не сумел истребить Чуму во плоти. Почему? Павел наморщил лоб: он что-то хотел выяснить — до того, как заговорил теледиктор. Что-то про крыс… Или про чуму… Мысли настолько смешались у него в голове, что он теперь с изумлением разглядывал книги, разместившиеся на журнальном столике, в гостиной. Толстый, в ободранном переплёте, Большой энциклопедический словарь, и серый томик, подаренный комитетчиком. Управдом сообразил, что до сих пор даже не поинтересовался, что за книга досталась ему в подарок. Он взглянул на обложку. Эдгар По, «Рассказы». Механически, без интереса, раскрыл томик на странице, проложенной матерчатой разноцветной закладкой. На полях страницы была сделана отметка жёлтым маркером. Начиная от неё, управдом прочёл:
«- Скажи нам сперва, кто вы такие, дьявол вас забери, и что вы тут делаете, разрядившись, как черти на шабаш? Почему хлебаете славное винцо и пиво, которое гробовщик Уилл Уимбл — честный мой дружок, мы немало с ним плавали, — припас себе на зиму?
Выслушав столь непозволительно наглую речь, чудная компания привстала и ответила таким же неистовым гоготом, какой незадолго перед тем привлёк внимание наших моряков.
Первым овладел собой председатель и, обратившись к Дылде, заговорил с ещё большим достоинством:
- Мы готовы любезно удовлетворить любопытство наших именитых, хоть и непрошенных, гостей и ответить на любой разумный вопрос. Так знайте: я государь этих владений и правлю здесь единодержавно, под именем Король Чума Первый.
Эти покои, что вы по невежеству сочли лавкой Уилла Уимбла, гробовщика, человека нам не известного, чьё плебейское имя до сей ночи не оскверняло наших королевских ушей, это — тронная зала нашего дворца, которая служит нам для совещаний с сановниками, а также для других священных и возвышенных целей. Благородная леди, что сидит напротив, — королева Чума, её величество, наша супруга. А прочие высокие особы, которых вы здесь видите, — члены нашего августейшего семейства. Все они королевской крови и носят соответствующие звания: его светлость эрцгерцог Чума-Мор, её светлость герцогиня Чума Бубонная, его светлость герцог Чума-Смерч и её высочество Чумная Язва.
А на ваш вопрос, — продолжал председатель, — по какому поводу мы собрались здесь, мы позволим себе ответить, что это касается исключительно наших личных королевских интересов, и ни для кого, кроме нас, значения не имеет. Однако, исходя из тех прав, на кои вы, как наши гости и чужеземцы, имеете основание претендовать, объясняем: мы собрались здесь нынче ночью для того, чтобы путём глубоких изысканий и самых тщательных исследований проверить, испробовать и до конца распознать неуловимый дух, непостижимые качества, природу и бесценные вкусовые свойства вина, эля и иных крепких напитков нашей прекрасной столицы. Делаем мы это не столько ради личного нашего преуспеяния, сколько ради подлинного благоденствия той неземной владычицы, которая царит над всеми, владения коей безграничны, имя же ей — Смерть!»
- Имя же ей — Смерть, — прошептал Павел вслух. Его разум очистился от скверны рассеянности и замешательства. Он вновь, по рецепту Людвига, сам не заметив, как это случилось, принялся размышлять над задачей, не споря с её условиями. Играть в игру, соглашаясь с её нелепыми правилами. Тут же вспомнил, что именно хотел посмотреть в словаре: пожирают ли крысы себе подобных. Но теперь эта тема отошла на второй план. Объяснить исчезновение дохлых крыс из подвала нашествием орды других крыс, трупоедов, можно бы было, если б игровым полем оставался реальный мир. Мир здравомыслия и общечеловеческой — и общекрысиной — логики. Но в мире, где возможны путешествия во времени, где Чума ходит на двух ногах, и в полиции служат архангелы из небесного воинства, вопросы, на которые следовало найти ответы, не допускали двойных толкований: почему мушкет не убил крыс? И почему серебряный пистоль не справился с Вьюном? Потому что Павел — не Стрелок? Да и Третьяков не был Стрелком — не был Валтасаром Армани, — когда жал на спусковой крючок пистоля. Это простейшее объяснение. Но есть и другое. Возможно, волшебное оружие действует только против той самой, сказочной, двуногой Чумы, а её служек — лишь ошеломляет, на какое-то время выводит из строя? Может, Вьюн — совсем не Чума, а, всего-навсего, одна из высоких особ, над которыми подтрунивал Эдгар По в своём рассказе? Этакий старший прораб, домоуправитель, генералиссимус в праздничной шинели. Но не он — Смерть. Не он — господин и хозяин болезни. Не помешал бы какой-то камертон: что-то, что давало бы уверенность: чумоборцы — справились с миссией. Должны ли они — Стрелок, Инквизитор, Алхимик, Дева — покинуть двадцать первое столетие и чужие тела, когда Чума будет повержена? Если допустить, что должны, — значит, ничего не кончено: Тася всё ещё остаётся Тасей. Остальных — проверить на этот счёт невозможно. Невозможно и выслушать их версии неудач. Впрочем, из них из всех самым говорливым был Людвиг: человек, чей разум отнюдь не покидал бренного тела, чтобы переметнуться в другое. Этот разум неотлучно пребывал в теле две тысячи лет…. Да, с этим фактом тоже придётся смириться, если не покидать игрового поля.
Павел нахмурился. Воспоминания о Людвиге всегда пробуждали в нём какую-то стыдливость. Как если бы латинист полагался на него, а управдом — не оправдал надежд. Людвиг переоценивал Павла. Людвиг не сомневался: Павел в состоянии вызывать видения по заказу. По собственному хотению. И про кого угодно. Если бы это было правдой — можно было бы схитрить: «заказать» своему дару видение про Чуму в Москве. Пускай бы этот, вмонтированный в мозг, телевизор показал: какова она — Чума нового века? Как выглядит? На что похожа? До сих пор было так: Павел знал в лицо человека, — а его деяния показывал «телевизор в мозгу». А по деяниям установить личность? На это его дурацкий дар — не способен?
«Дзин-н-нь-так-так-так-так-так!», — что-то звонкое, наподобие часового механизма, ударилось об пол, а затем раскатилось крохотными, похожими на велосипедные подшипники, шариками по всей спальне… Павел вскочил. Он размышлял — «о судьбах родины», — как шутила в таких случаях Еленка, — так напряжённо и долго, что и не заметил, как стихли голоса девчонок на кухне и в доме воцарилась полнейшая тишина. А теперь вот — эту тишину разорвал звук разбившегося — расколовшегося на части механизма.
ebooksa