Слева кто-то засопел. Здоровенный парень с волосами, убранными в хвост и в бесповоротно замызганных кроссовках, пристраивал на полу белый пакет с чем-то тяжёлым. Я присмотрелся. Обычный электрический счётчик… Да, интересная тут нынче публика!
Машину я решил оставить в Кисловском: случайно освободившееся у обочины место — большая редкость в центре. Лобовое стекло сразу же покрылось сверкающими бисеринками капель.
— Вот видишь, совсем не больно — улыбнулся я.
— Всё равно тяжело… — Ярослава вздохнула — Всё время боюсь, что-нибудь случится.
Сегодня она решила пересилить свой страх и впервые за много лет заставила себя сесть в машину.
— Вот так и преодолевают фобии. Это называется — «метод погружения».
Ярослава дышала так, словно только что прокатилась не по обычной улице, а сделала круг на «американских горках». В глазах застыли слезы. Я протянул руку и погладил ее по голове.
— Яр.
— Просто, — ее губы слегка задрожали, — мои родители. Они погибли в аварии. Мать решила навестить в Воронеже сестру. Юбилей был. Мама и папа ехали на машине, а дальнобойщик уснул за рулём… И, — я видел что сейчас она заплачет. И что делать, что говорить? Никогда не знал, как вести себя в таких случаях. Но она просто и непосредственно обняла меня, уткнулась мне в грудь и затихла. Затем подняла на меня уже сухие глаза.
— Я в порядке. Пойдем. Знаешь. Наверное, я не смогла бы поехать… Если бы за рулём был кто-то другой…
Зонта не было. Но дождь, казавшийся сильным из салона, на деле оказался лёгкой осенней моросью.
Я оглянулся назад. Среди современных импортных авто моя «пятёрка» смотрелась даже как-то экзотично. Извозчичий полок среди «лендроверов» и «тойот».
Дождь зарядил в полную силу как раз в тот момент, когда мы скользнули под арку. Я был прав: на Никитской — ни местечка. Две тёмных стенки вдоль тротуаров.
— Смотри, — сказал я — И они все — сюда! Если повезёт, сможем удобно расположиться на своих ногах в районе последнего пролёта лестницы.
Ярослава недоверчиво кивнула, а потом засмеялась. Влажная потемневшая прядка перечеркнула её лоб. Конечно, пошутил. Народу в зале оказалось куда больше…
Если бы один из зрителей расположился на люстре — я бы не удивился. Чего там, просто занял свободное место. Яра нашла мою руку и накрыла её своей. Тёплая, нежная ладошка… Мы сидели почти в самой середине, возле прохода. Третий или четвёртый ряд. Когда мы только вошли, во всём зале пустовали лишь эти два кресла. Словно ждали именно нас.
Ведущая, вплывшая на уставленную специальными ко́злами сцену, обозревала публику с нескрываемым презрением. С наших мест было хорошо видно выражение её глаз: «Господи, ну почему опять сделали бесплатный вход?!» Видимо, потёртые джинсы не совпадали с её представлениями о таинстве музыки. Шум стих резко, будто выключили звук. Видимо, это кое-как примирило служительницу муз с внешним видом ценителей прекрасного, и она объявила начало. Кэйко Ивахори[11], Япония.
Ведущая исчезла. На её месте возникла тонкая миниатюрная японка с шапкой густых курчавых волос. Её ног не было видно из-под длинного кимоно, поэтому она не шла, а скользила по сцене. Перед собой она держала длинный деревянный ящик, похожий на половинку бревна, оснащённый огромным количеством струн. Зал взорвался.
Слегка даже пошатнувшись, женщина опустила кото — разумеется, это и был (было?) кото — на ближайшие к краю сцены козлы. Опустилась на колени перед получившимся сооружением и коротко поклонилась залу. Похоже, ей было всё равно, во что одеты её слушатели. Аплодисменты не смолкали. Только после второго поклона хлопки постепенно стихли. Она медленно положила пальцы на струны и застыла причудливой восковой куклой.
Я не уловил мгновения, когда родился первый звук. Странный, нездешний звук. Мне показалось, что женщина не пошевелилась. Звук проплыл над рядами кресел и исчез, растворился где-то на лестнице. Ко второму, более громкому звуку я уже был готов. Теперь я успел разглядеть: правая рука женщины чуть заметно шевельнулась, левая, движущаяся как у гусляра, нажала на струну.