И снова я устоял под напором любви и ласки.
— Чего ты так долго? — запритопывала от нетерпения сестричка. — А ты где был, вообще? В ГДР, да? В Берлине, да?
Я еще раз чмокнул ее, лишь бы прервать тараторку. Мама засмеялась и отобрала у меня сумку.
— Давай, помогу… Ого! Настя, хватайся! — отмахнув челку, она похвасталась: — Вчера «Хельгу» привезли! Мы сами только-только прилетели, а тут звонок! Распишитесь…
— Ага! Такой красивенький сервантик! — восхитилась Настя. — А что в сумках? Ты еще чего-то привез, да? Нам, да? Здорово-о!
— Ну, ты и тряпишница, доча!
— Ой, а сама-то!
Посмеиваясь, я одолел ступени у подъезда и как бы невзначай осмотрелся. Кто мои прикрепленные, и где прячутся, не ясно, но меня они наверняка видят. Дурацкую идею помахать рукой я отбросил, как пережиток детства…
Почему-то мне казалось раньше, что не перенесу жития под надзором, пускай даже незримым. Ну, жив же пока.
Просто не надо обращать внимания. Играть по правилам, чтобы однажды их нарушить. Бывают в жизни моменты, когда никто вовне не должен тебя видеть…
— Битте-дритте! — Настя распахнула дверь, пританцовывая.
— Данке шён…
Я вошел в гулкий подъезд, и со спины долетело звонкое:
— Мы на тринадцатом живем!
— Их ферштее, фройляйн…
— Немчура моя… — мама нежно притиснула меня. — Что ты, что папа…
— Это я по инерции, мам!
Лифт возносил нас, а я любовался своей роднёй. Красота-то какая! Что родительница, что сестрёница… Сбившись на мамину интонацию, я лишь улыбнулся.
Не дано мне было в прошлой жизни ощутить всю приятность кровного родства! И лишь сейчас понимаю, что утратил тогда. Ну, исправил, вроде…
Мама открыла дверь своим ключом, и я переступил порог. Зря страхи питал — планировка другая, и в комнатах пустовато, еще не всю мебель перевезли, но запахи витали знакомые, родные. Уж что-что, а мамин борщ я учую!