Лишняя. С изъяном

А четверг я сделала свободным чисто из вредности.

В остальные дни можно было просто прийти и провести у нас время с пользой. Но, опять же, один клиент — одна ночь. Я ввела работу по сменам, так что у девочек получалось три-четыре мужчины в неделю.

По сравнению с ударным трудом месячной давности — небо и земля.

В выходные дни мы занимались самообучением. За преподавателями далеко ходить не пришлось: Райли оказалась неплохо подкована в истории, а Маржолейн разбиралась в географии и гораздо лучше меня говорила аж на пяти языках. Так что учились мы все, я тоже с большим удовольствием сидела на занятиях — языки учить всегда полезно, а история уж точно не повредит. Я в свою очередь преподавала математику. В объеме начальных классов — даже прибавить-поделить могли далеко не все девочки. Арифметику полюбили единицы. После того, как я вдолбила в них умножение и деление, продолжать остались только пять человек. То ли преподаватель из меня не очень, то ли нет у них способностей. Но главное, хотя бы базу они освоили.

Бабочки стали лучше спать и куда лучше выглядеть. Я регулярно проводила медосмотры, подправила двоим начавшую шалить щитовидку, у четверых нашла нехорошие заболевания. Сняла их с расписания, пока не пролечатся. Легкие были ровным слоем забиты чёрной сажей у всех. Всем работавшим у нас по вечерам я заваривала в огромном чане настойку для ингаляции. Каждый брал себе по чашке, накрывались полотенцем и дышали полезными испарениями. Вылечить-то я могу, но оно же опять осядет. Лучше как-то прочищать периодически, чтобы и не скапливалось.

Всем борделем теперь пили укрепляющие отвары для профилактики простуд и прочих иммунозавязанных болячек.

Я еще хотела выдавать специфические отвары, для профилактики детей, но оказалось, в этом нет необходимости. Дети в борделе получались крайне редко, можно сказать, никогда. Здесь, в этом мире, вообще было не очень с рождаемостью. По пять детей бывало в семье, но редко. Организм как-то настраивался на партнера, как пояснила мне Лалика, и первые несколько лет брака обычно проходило без потомства. Вообще, от неё я узнала куда больше о местном женском быте и привычках, чем за все время пребывания здесь. Даже Брай старалась в такие темы не вдаваться. Ну, оно и понятно: я же была по легенде нежной пансионской фиалкой — вопросы предохранения со мной обсуждать как-то странно было бы.

По ночам я не только запирала дверь, но и придвигала к ней тяжеленную тумбочку. Не раз ко мне чуть не вламывались подвыпившие посетители, перепутавшие номер комнаты. Впрочем, альтернативного жилья мне никто не предлагал.

Мои пять процентов потихоньку копились. По обоюдному согласию всё растущий мешочек с наличностью лежал у Лалики в сейфе. Счёт в банке я пока что открывать не хотела. На чьё имя? Точно не на своё настоящее. Притворяться Хилли и дальше? Как, если меня ищут в связи с убийством «принцессы»?

Так что пусть пока лежат, каши не просят. Довериться мне больше все равно было некому, а хранить такие деньжищи в собственной комнате — неоправданный риск.

Когда выдавались свободные дни, я изучала стенограммы выступлений. Джейн по-прежнему сидела в комнатке за стеной и строчила три раза в неделю. Пока что ничего интересного для меня там не было. Лалика, скорее всего, нашла бы за что зацепиться и потянуть деньги с клиента, но я категорически запретила. Излишнее внимание мы и так привлекли, если сейчас еще заняться шантажом — весь мой план полетит коту под хвост.

Самые интересные сведения я все же выписывала. На русском. Завела специальную тетрадочку. Вдруг пригодятся?

В конце года меня ждал очередной культурный шок.

Подошла пора принятия нового товара.

Оказывается, на проституцию существовал настоящий контракт. Вроде того, что заключила я, только в нем было куда меньше пунктов. В то время, как мой предусматривал практически все нюансы и возможности, включая болезни, отпуск и стихийные бедствия, местная юриспруденция только зарождалась и подобными деталями не заморачивалась.

Чаще всего договор с борделем заключали на пять лет.

Редко кто, к сожалению, после пяти лет уходил. Кто зарабатывал хорошо — втягивались, не желая горбатиться на фабрике там, где можно несколько раз в день раздвинуть ноги. Кто плохо зарабатывал — не могли расплатиться с долгами, из-за которых чаще всего и попадали в такой переплёт, и застревали надолго. Семья чаще всего отказывалась от бедняжек, так что и возвращаться-то им было особо некуда.

Две девочки вскоре собирались нас покинуть — к счастью, в хорошем смысле: они расплатились с долгами и планировали уехать из столицы куда подальше. Одна оплачивала свой долг — занимала на лечение матери. Другую продал собственный отец, чтобы не разориться. Когда встал вопрос — гончарная лавка или дочь, он выбрал первое. Дочерей у него еще три, а бизнес — один.

Самое жуткое, что Надин его не винила в пяти годах фактически сексуального рабства. Она с фатализмом приняла выбор отца и повторяла, что лучше уж она, чем сестры, — она выносливая, а девочки еще маленькие, загнулись бы. То есть продать дочь — это нормально, главное, выбрать ту, что покрепче.

У меня от таких рассуждений становились дыбом волосы, но для местных это была норма, так что и я молчала в тряпочку. Представление о жизни нужно менять постепенно и исподволь, такие вещи словами объяснить нельзя. Именно поэтому мне хотелось научить девочек в первую очередь думать и иметь собственное мнение. Оттуда полшага до независимости и самоуважения.