— Там источник нашей силы, — сказал Кори. — Он дает нам магию, дает свет. Я умею… хранить этот свет, делиться им. Это моя работа. Я делал это в Эджале.
Мне вдруг показалось, что он делает это сейчас, и каждое мгновение, всегда. Я почти ощутила поток, текущий сквозь его ладонь, — прозрачный, как мерцание в колодцах города, живительный, как воды реки, возле которой мы с Мельтиаром были этим утром.
— Вы не сердитесь? — спросил Кори. Его голос стал надломленным и обреченным.
— Нет! — Мы с Коулом сказали это хором, изумление на миг заслонило все чувства.
Кори мотнул головой и объяснил:
— Здесь, в лагере, есть люди, которые на меня сердятся. Говорят, что я притворялся младшей звездой, чтобы не рисковать, и из-за меня…
— Ты про команду Лаэты? — спросил Коул. — Они и со мной ругались.
Я взглянула на него, но Коул смотрел вниз, на отблески огня, пляшущие по краю стакана.
Мне было страшно спрашивать, о чем они говорят, — взгляд у Коула сейчас был темным, а чувства — тяжелыми и далекими. Он любил Лаэту и потерял ее на войне.
Я с Лаэтой была едва знакома, — видела их с Коулом вместе в городе иногда, и иногда на тренировках. Светлые волосы, черные крылья, походка человека, знающего себе цену. Коул мало виделся с ней, ему нельзя было часто уезжать из Эджаля, это вызвало бы подозрения. Но Кори регулярно бывал в городе, привозил письма от Лаэты.
На четвертый день войны мы узнали, что она погибла. Эджаль был уже очищен — («Идеально очищен», — сказал Мельтиар) — и нас перебросили на побережье. Там нам сообщили о потерях при штурме столицы. В команде Лаэты было четверо воинов, остальные трое остались живы.
— И Киэнара они ругали! — сказал Кори. — Он вел их фланг, виноват перед ними теперь. Интересно, виноват ли Мельтиар.
Мы засмеялись, втроем, — и на миг все стало как прежде. Я все еще слышала отзвуки смеха в своем голосе, когда спросила:
— А тебе сказали, почему не искали Мельтиара?
Я почти пожалела об этих словах, — Кори замер, а потом мотнул головой, волосы качнулись, едва не задев огоньки свечей.
— Это сложно, — проговорил он, и затем наступила тишина, недолгая, но тоскливая. Порывы ветра вплетались в нее, шатер стонал. Я спросила о чем-то запретном. Кори вздохнул и сказал, очень тихо: — Понимаешь, он не все помнит.
Я кивнула:
— Про суд.
Не помнит даже, за что его судили, и так страдает от этого.
— Не только, — ответил Кори. Он словно оказался на дороге, с которой нельзя свернуть, и говорил решительно. Мне снова почудилось: с его пальцев стекает невидимый свет, вливается в мою ладонь и в ладонь Коула, входит в кровь, стремится к сердцу. — Он бывал на тайном этаже много раз, видел высших звезд, знает их, знает того, чей я предвестник. Но каждый раз, уходя оттуда — он забывает их, забывает все, что там видел, помнит только то, что они ему велели делать. А когда снова поднимается на тайный этаж — то вспоминает. Так они сделали. Чтобы он не помнил их.