Рыдания усопших

Узнав о решении деда, разочарованный отец мой даже не дал себе труда появиться в Нордхаузене, ограничившись сухими поздравлениями, которые он прислал мне письмом. По правде сказать, меня не очень расстроило его поведение, гораздо более тягостным было бы для меня видеть его кислую физиономию и выслушивать плоские соболезнования по поводу моей утраченной ноги.

Надо сказать, что с мыслью о физическом увечье я мало-помалу свыкся, и оно не казалось мне вскоре настолько уж судьбоносным. В конце концов, в мире полно людей, находящихся в еще более плачевном положении, я же, по крайней мере, сохранил ясность рассудка, а благодаря дедову наследству смог заказать прекрасный по тем временам протез, который вскоре стал воспринимать как часть моего тела.

Молодость и жизнелюбие сделали свое дело – здоровье мое быстро шло на поправку, и уже через несколько недель я смог подняться на ногу и сделать с помощью протеза первые неверные шаги. Обрадованные сиделки не могли нарадоваться, глядя на мои успехи, доктор одобрительно хмыкал в усы, а навещавшая меня время от времени Мириам не обращалась уж со мной, как с неразумным ребенком, а говорила толково и по делу, в особенности когда это касалось финансов, азам управления которыми меня обучили в школе для будущих наследников. Однажды я заметил в дверях и Йонку, однако разговора не получилось – слишком сильны и болезненны были еще воспоминания о том, во что вылилось наше с ней знакомство. Мы просто смотрели друг на друга некоторое время, после чего я отвернулся, а она ушла. Мириам, наблюдавшая за этой сценой, ничего не сказала, лишь вздохнула и чуть нахмурилась.

Наконец пришло время, когда я смог покинуть больницу. Сестры милосердия – мои добрые монашки – плакали и напутствовали меня от всего сердца, врачебный счет был оплачен, и впереди меня ждало какое-то будущее. С протезом я обращался достаточно ловко, а легкая хромота лишь придавала мне шарма. О возвращении в школу в этом году нечего было и думать, поэтому я решил поселиться в дедовом, точнее сказать, моем наследном доме и провести остаток года в молчаливом самокопании да беседах с Мириам, с которой успел подружиться. Я рассудил, что пауза эта пойдет на пользу и моему здоровью, поскольку для длительных путешествий и городской суеты я все же еще недостаточно окреп.

Наводя в доме порядок, я обнаружил в секретере деда кучу бумаг, большей частью деловых, но и личных. То была переписка старика с младшим сыном – моим отцом, а также с несколькими, живущими в разных уголках планеты, персонажами, которых я впоследствии смог определить как мастеров оккультных наук, в просторечии зачастую именуемых колдунами. Мне стало понятно, каким образом дед приобрел такую странную репутации в поселке, а также его регулярные посещения кладбища – какой же маг обходится без этого? Однако подробное изучение документов я решил отложить на потом, первым же делом мне хотелось послушать историю, которую обещала рассказать Мириам. Она ничего не имела против, предложив поговорить по дороге на кладбище – могилы деда и Оле мне так или иначе следовало посетить.

Лет двадцать пять тому назад, начала Мириам, когда мы вышли из дома и неспешно направились в сторону кладбищенского холма, я была… очень дружна с одним из сыновей твоего деда, и это был не твой отец… Мы были молоды – нам едва сравнялось пятнадцать, страстны и неудержимы в своем желании быть вместе. Дюны, соленые луга, лес на холме и величественная Птичья Скала – все это было наше; во всей округе, пожалуй, не было ни одного сколько-нибудь заслуживающего внимания места, с которым не были бы связаны наши романтические воспоминания. Мы совсем потеряли стыд и не стеснялись наших отношений, хотя и настроили этим против себя почти все религиозное население нашей общины. Дед твой, к слову сказать, религиозностью не отличался, был погружен в свои честолюбивые замыслы и посматривал на нас скорее скептически, чем осуждающе. Он ничего не говорил нам, но во взгляде, которым он меня время от времени одаривал, читалась насмешка, что обижало меня и обескураживало. Мой друг, правда, советовал не принимать это близко к сердцу – отец-де далек от настоящих чувств, но беззлобен. Я же безоговорочно верила ему во всем.

Однако нашему мимолетному юношескому счастью не суждено было длиться долго. У деда был и второй сын – твой родитель, который вообразил себе, будто любит меня и готов… как это говорят? – за меня бороться. Он был на год младше своего брата, но таким же рослым и остроглазым, а по части настойчивости и целеустремленности даже превосходил его…

В общем, Вы отдались ему, если я правильно понял? вставил я не без ехидства, оставшегося Мириам незамеченным.

Упаси Бог! вскричала она столь искренне, что я ей поверил. – Я слишком любила его брата, чтобы даже думать об этом! Однако, несмотря на мои увещевания, он не сдавался и продолжал настаивать на своем мнимом праве играть первую скрипку. Порой он становился невыносим – подкарауливал меня в дюнах и возле дома, атаковал мою мать просьбами посодействовать ему и даже попытался однажды взять меня силой – благо рыбаки шли мимо и спугнули его. Я не теряла надежды уладить дело миром и не говорила его брату о своих трудностях, дабы не вызвать между ними ссоры. Но так не могло продолжаться вечно, и однажды друг мой узнал о недостойном поведении твоего будущего отца…

Когда Мириам произносила это, мы как раз миновали ворота кладбища с изображенным на них декоративным колоколом и оказались в тени развесистого клена, росшего по ту сторону забора. Не скажу, что я не люблю кладбищ – они, как правило, оставляют меня равнодушным, но в этот момент какое-то мутное, близкое к тошноте чувство охватило меня, словно кто-то внезапно надел мне на голову мешок с мошкарой. Мне стало тяжело дышать, сердце забилось с удвоенной силой и непонятная, никогда мною доселе не испытываемая тоска перехватило мне горло. Я остановился.

Что случилось? насторожилась Мириам, заметив перемену в моем состоянии.

Нет, ничего… Показалось.

Точно?

Точно.

Мне и в самом деле стало лучше, так что, отдышавшись, я смог вновь сосредоточиться на рассказе моей спутницы, открывавшей мне глаза на историю моей семьи.

Так вот, продолжала она, друг мой вознегодовал настолько, что вздумал задать взбучку младшему братцу прямо на виду у всего народа. Я принялась отговаривать его – что подумают люди? Но он был неумолим, и единственное, что мне удалось, это убедить его не устраивать цирка в поселке, а поговорить с братом дома или где-нибудь еще, подальше от глаз. Он не желал устраивать разборок при отце, спокойствие которого оберегал, и назначил тому встречу на вершине Птичьей скалы. Твой папаша, струхнув, попытался было отговориться, но этот назвал его трусом, и дело было решено. Поздно вечером, когда риск натолкнуться на кого-то из рыбаков, могущих проявить любопытство, был невелик, братья сошлись на Птичьей Скале для серьезного разговора, как мне тогда казалось. Не скажу, что ситуация совсем не беспокоила меня, но я втайне радовалась тому, что развязка близка и твой отец наконец-то оставит меня в покое. Я, подобно Йонке, прокралась за ними на скалу, но, к ужасу моему и сожалению, не смогла ничего сделать. Развязка, как оказалось, и впрямь была близка, но какая! Жених мой, разгорячившись, ударил брата в лицо, а тот, обезумев, бросился на него и столкнул со скалы. До сих пор стоит у меня перед глазами балансирующий на краю пропасти Хегле и обреченность, застывшая в его глазах…

Мириам подняла лицо к небу, пытаясь не дать воли слезам. Я же был потрясен:

Как?! Как ты сказала?! от переполнявших меня чувств я совсем забыл, что до сих пор использовал при общении с ней вежливую форму обращения. – Хегле?

А что, ты не знал, как звали твоего погибшего дядю? в свою очередь удивилась Мириам.

Н-нет… только сейчас я подумал, что и впрямь ни разу в жизни не поинтересовался его именем. У меня закружилась голова, и я сел на первый попавшийся памятник. – Послушай, Мириам, а… в чем был одет твой Хегле в момент смерти?