Убедившись, что голубки в гнездышке, я обошел домишко и, приложившись как следует мертвым плечом, высадил входную дверь.
Раздался дикий визг Клариты, вскочившей с кровати и пытающейся простыней прикрыть свои худосочные мощи.
Крик оборвался, перейдя в предсмертный хрип, и вываленный пунцовый язык женушки вкупе с остекленевшими глазами, в которых застыл ужас, сказали мне, что смерть пришла. Отпустив ее, я обернулся.
Подпрыгнувший до потолка образина, давеча проведший мне лучшую экскурсию по маяку в моей жизни, попытался было спасти свою шкуру, размахивая пудовыми кулаками и выкрикивая глупости. Но времена изменились, и его поползновения вызвали бы лишь мою усмешку, если бы замотанные в гипс покойники умели усмехаться. Его хлипкая гортань с противным хрустом лопнула в моей руке, и туша новоиспеченного мертвеца обмякла, оседая на пол. Для порядка я вырвал ему сердце и гениталии, которые «скормил» валявшейся рядом дохлой его любовнице.
Все закончилось. Но было ли это моей победой?
С чувством исполненного долга я покинул бунгало и направился домой – в подземелье старого заброшенного маяка, где меня создал Кудесник и где мне предстояло прозябать в веках, подкарауливая случайных любителей старины и давая хлеб братии пишущих о мистике журналистов.
Старуха Петри
В сгущающейся мгле зимнего вечера я проскочил очередной перекресток на опасно заморгавший желтый свет и, посигналив обиженно заурчавшему в ответ красному грузовику, повернул налево. Большинство поворотов в моей жизни были почему-то левыми, и тут уж ничего нельзя было поделать.
Я спешил, так как позвонивший мне двадцать минут назад коллега Брамс слезно просил сменить его пораньше, по причине какой-то там важной встречи, на которую он непременно желал успеть. Я не очень люблю людей заполошных и не умеющих заранее планировать свой день, но коллегиальность в нашей работе дорогого стоит, а посему рассуждать не приходится.
Я надеялся, что он, по крайней мере, оставит мне больницу без умирающих или требующих реанимации пациентов, иначе это было бы просто свинством с его стороны. Если уж мне выпало дежурство в воскресную ночь, то я предпочел бы провести ее в состоянии сна, наслаждаясь спокойствием и тишиной, столь необычными для нашего лечебного учреждения в дневное время. Суета, беготня, судорожные поиски нужных инструментов и покрикивание на нерасторопных медсестер претили моей мягкой натуре, и я по мере сил старался избегать всего этого.
Как я и предполагал, мой суетливый коллега уже крутился на стоянке для автомобилей, переминаясь с ноги на ногу и с нетерпением поглядывая на единственную ведущую сюда дорогу. Завидев меня, он едва не запрыгал от радости и, показав мне издалека сложенный из большого и указательного пальцев кружок – дескать, все оkay, – втиснулся в свою старую «Шкоду». Взвизгнув колесами по гладкому бетону парковки, «Шкода» рванула в темноту, и можно было надеяться, что Брамс на свою встречу не опоздает. Я подозревал, что он просто мухлюет, пораженный синдромом избегания работы, но меня это не касалось.
В больнице все было, хвала Создателю, спокойно, и я, для проформы пройдясь по безлюдным коридорам, с чувством исполненного долга вернулся в комнату дежурного врача, где заварил себе крепкого чаю и, держа кончиками пальцев горячую кружку, откинулся на спинку кресла в предвкушении удовольствия от начинающегося по второму каналу вестерна.
Через десять минут я выключил телевизор, не в силах более выдерживать эту тошнотворную муть, главными героями которой были кони и прерии, и заскучал. Ложиться спать в полдевятого было совестно, а посему я решил еще раз обойти так называемых «проблемных» пациентов и убедиться, что среди ночи не придется бить тревогу и хвататься за дефибриллятор. Наши больные в этом плане очень ненадежны и требуют пригляда, как малые дети.
Переставив пару капельниц и всласть надышавшись миазмами, коих всегда полны палаты требующих ухода пациентов, я обратил на себя внимание дремлющей перед монитором контроля медсестры и, глядя в ее соловелые сонные глаза, пожелал ей спокойной ночи. Чуть кивнув в ответ, женщина вновь устремила взор в скачущую зеленую линию кардиограммы, демонстрируя занятость, а я подался восвояси.
Чтобы добраться до «дежурки», мне предстояло спуститься по лестнице, преодолеть два перехода и трижды повернуть. Я люблю ночную больницу – полумрак, чуть прореженный приглушенными светильниками в концах коридоров, и какая-то особенная, напоенная истинным спокойствием тишина действовали на меня благодатно и умиротворяюще.
За окном вьюжило, и я, на минуту присев в одно из коричневых кожаных кресел, расставленных полукругом вокруг журнального столика у широкого окна в коридоре, стал задумчиво вглядываться в маленькие белые вихри, стелящиеся, пересекаясь и обгоняя друг друга, по бетону полупустой парковки. Это была еще не медитация, но весьма близкое к ней действие, позволяющее настроиться на «сонную» волну. Минута за минутой проходило время, но я не замечал его, погруженный в какой-то вид транса.
Неизвестно, как долго я бы так просидел, если бы острое ощущение чужого присутствия не отвлекло меня от созерцания природных фокусов. Его источник находился справа и, похоже, совсем рядом со мной. Я повернул голову и, скорее исполнившись удивления, нежели испугавшись, увидел в соседнем кресле пожилую женщину, так же молча, как и я, смотрящую в окно, положив подбородок на скрещенные на набалдашнике батога руки. От неожиданности я не сразу узнал ее, но уже через пару секунд расслабился и вновь откинулся на спинку кресла.
Доброй ночи, фрау Петри. Как ловко Вы подкрались ко мне: я не слышал ни звука. Должно быть, Вы были очень осторожны, а я настолько ушел в себя, что потерял бдительность, произнес я с улыбкой, ни в коем случае не желая, чтобы престарелая пациентка почувствовала себя виновной в моем замешательстве. – Вижу, и Вам не спится?
Ах, доктор, эта метель разбудит кого угодно. Я никогда не любила ее унылое завывание, а теперь и подавно. Возраст! Мысли, понимаете ли, всякие… Хотя, конечно, это не та метель, которую можно встретить в степи на востоке. Там она просто ужасна, чуть помолчав в задумчивости, старуха изменила тон и продолжила уже более светски:
ebooksa