Вот, доктор Убертус, я нашла… Это и впрямь портреты!
Дайте-ка их сюда, милашка, приказал глава клиники, выказав при этом странное нетерпение, словно речь шла о чем-то очень для него важном. – Как он сказал? Барлоу?
Портрет молодого мужчины с колючим взглядом и чуть капризным ртом он удостоил лишь беглого взгляда и тут же передал Коршовски. Однако второе изображение прочно приковало его внимание: то была женщина с распущенными волосами, пронзительным взглядом и высоким лбом. Помимо того, удивительный аппарат Шписса угадал и изобразил шею и частично плечи особы, без которых портрет не был бы портретом. Тонкие губы женщины были сжаты в прямую линию, но остолбеневшему отчего-то Убертусу вдруг показалось, что правый их уголок едва заметно приподнялся в снисходительной усмешке, и он, повинуясь внезапному порыву, перевернул изображение «лицом вниз», чем вызвал недоумение Лины и оторвавшегося от созерцания второго портрета Коршовски.
В чем дело, доктор Убертус? – спросил тот, нахмурившись. – Что-то не так?
Нет, нет… – пробормотал смущенный его шеф. – Просто… просто мне показалось, что я уже видел это лицо. Однако этого не может быть… Нет, конечно, этого совершенно не может быть! Должно быть, я слишком внимательно слушал рассказ этого пациента и накрутил себе всякого… Вздор. Забудьте!
Коршовски послушно забыл. Какое ему дело до глупостей старого чудака? Лично ему ни самодовольная физиономия «заламинированного» франта, ни смазливая (но и только!) мордашка его жены никого не напомнили, да и не вызвали особо интереса. Он относился к делу с практической стороны, а пока никаких доказательств того, что портреты являются «слепками» черепов, а не результатом несложной компьютерной графики, не было. Да и будь это так – какое отношение все это имеет к психиатрии?
Тут Убертус взглянул на часы и деланно присвистнул:
Ого, ребятки! Мы, похоже, засиделись! Случай, безусловно, интересный, однако и о других пациентах нужно подумать. А Вам, милочка, повернулся он к Лине, и вовсе не след рассиживаться по кабинетам – нужно опыта набираться! Давайте-ка, отрывайте свои… в общем, отправляйтесь по отделениям!
Едва дождавшись, пока дверь за молодыми коллегами закроется, Убертус вновь схватил со стола позабытые услужливой Линой портреты, вернее, один из них, и несколько минут внимательно рассматривал его, кусая нижнюю губу и недоуменно покачивая головой. Затем, приняв какое-то решение, он вытолкнул из кресла свое грузное тело, надел плащ, поставил секретаршу в известность, что сегодня уж не вернется и отбыл в неизвестном направлении.
Час спустя его можно было видеть входящим в дверь уже знакомого нам по описанию Алекса Шписса дома в Синей Деревне. Вас мог бы, пожалуй, удивить тот факт, что Клавдия, обошедшаяся с несчастным антропологом столь жестко, на сей раз расплылась в улыбке, залебезила перед гостем и заперла вкусившего крови Грума как можно дальше, а самого доктора провела в гостиную и попыталась угостить какой-то стряпней. Однако если бы вы были допущены в больничные архивы и имели возможность в них основательно порыться, то поняли бы, а чем тут дело: пожилая женщина была многолетней пациенткой нашего доктора, свихнувшейся в ранней молодости после какого-то семейного скандала и принявшей немало «укольчиков» по росчерку его заботливого пера. Начало этим отношениям было положено еще в те времена, когда у пациентов психиатрических клиник не очень-то спрашивали разрешения на лечение, что и привело к привычке заискивать перед врачами. А может быть, у Клавдии имелись и другие причины относиться к доктору Убертусу столь трепетно – кто его знает? Как бы то ни было, с ним она готова была говорить на любую тему и дать какую угодно информацию. Предъявленные ей снимки – слепки расстроили ее и даже заставили всплакнуть, но приступа ярости, как в случае со Шписсом, не вызвали.
Позже взволнованный доктор Убертус самолично появился в офисе одной из небольших авиационных компаний, где разговаривал со встретившим его грузным господином сначала увещевательно, потом на повышенных тонах. Господин сначала отнекивался, затем, видимо, сдался и попросил психиатра обождать, что тот и сделал, продолжая нервно расхаживать взад-вперед по кабинету. Любой мало-мальски внимательный наблюдатель тут же заметил бы, что доктор не только взволнован и расстроен, но и явно чем-то напуган, и именно испуг этот заставлял его торопиться.
Получив требуемую информацию, Убертус покинул контору, поспешно сел в машину и отбыл из города в северном направлении.
Вернувшись под утро, уставший, мокрый от проливного дождя и даже похудевший от переживаний, он, тем не менее, не поехал домой освежиться, а вновь отправился к грузному авиационному господину, с которым на этот раз говорил совсем недолго и, подписав что-то, отправился в клинику.
Было еще совсем рано, и секретарши на своем месте не оказалось, что порадовало Убертуса. Переодевшись в халат и ополоснув лицо, доктор, махнув постовой сестре, чтобы не суетилась, прошел прямиком в палату Алекса Шписса, который уже проснулся и стоял у окна, тревожно вглядываясь в дождь. Видимо, беспокойство вернулось к нему.
Увидев Убертуса, пациент разволновался еще больше и инстинктивно прижал к груди руки, словно то был не врач, а искусавший его пес Грум. Чуть прищурившись по причине близорукости, он молча ждал; весь вид его говорил о том, что ни на что хорошее он уже не рассчитывает. Доктор молча предложил ему сесть на кровать, а сам устроился на стуле напротив. Попытавшись вложить в голос как можно больше беспечности, он начал:
Ну что ж это Вы, мой дорогой, не спите в такую рань? В Вашем состоянии сон – лучшее лекарство, ведь только во сне мозг человека отдыхает и успокаивается!
Какой уж тут сон, доктор?! Разве же можно спокойно спать после всего того, что случилось?
Убертус понимающе улыбнулся:
Ну-ну, ну-ну… Может быть, Вы и правы. Ну, да оставим это – я собирался говорить с Вами о другом.
Да? – брови больного чуть приподнялись. – О чем же?
ebooksa