Алмаз раджи

Это было в конце июля, когда я в одно прекрасное теплое утро в последний раз отправился пешком в Арос. Накануне вечером шлюпка отвезла меня на берег, где я высадился в Гризаполе. Позавтракав чем бог послал в единственной маленькой гостинице и оставив там свой багаж, чтобы позже вернуться за ним на лодке, я весело зашагал через полуостров.

Я не был уроженцем этих мест, все мои предки жили в равнинной Шотландии, но мой дядюшка Гордон Дарнеуэй, после бурно проведенной молодости и нескольких лет скитаний по морям, женился на молодой девушке с этого острова. Мэри Маклин – так звали эту девушку, была круглой сиротой, и когда она умерла, дав жизнь дочери, приморская ферма Арос перешла к дяде, который и стал владеть ею.

Ферма эта, насколько я знаю, не приносила дохода, а только давала скудное пропитание, но поскольку дядя мой был человеком, которого постоянно преследовали неудачи, и к тому же обремененным ребенком, он не решался пуститься в какое-нибудь новое предприятие и остался в Аросе, бессильно проклиная судьбу. Шли годы, не принося ему ни облегчения, ни удовлетворения. Тем временем наша семья стала мало-помалу редеть. Нашему роду вообще не везло, и мой отец был, пожалуй, счастливее остальных. Он не только прожил дольше всех, но и оставил после себя сына, унаследовавшего его имя, и немного деньжат, давших ему возможность поддержать достоинство нашего рода.

Я был студентом Эдинбургского университета и спокойно жил на свои скромные доходы, не имея ни близких, ни родных, пока вести обо мне не дошли до моего дяди, угнездившегося на мысе Росс близ Гризапола. Так как дядя принадлежал к людям, придающим значение узам родства, то он написал мне в тот же день, как только узнал о моем существовании, и попросил считать его дом своим. В результате я провел каникулы в этой уединенной местности, вдали от городского шума и комфорта, в приятном обществе трески и болотных курочек. Теперь же, в это июльское утро, покончив с занятиями, я весело возвращался туда же.

Мыс Росс не слишком широк и не слишком высок, но выглядит так же дико, как и в первый день творения. Море по обе его стороны очень глубоко и усеяно бесчисленными скалами, островками и рифами, чрезвычайно опасными для мореплавания. С восточной стороны над ними нависают скалы, над которыми господствует пик Бэн-Кьоу, что в переводе с гэльского[95] означает «Гора туманов». Название вполне заслуженное, поскольку вершина пика, достигающая трех тысяч футов в высоту, словно притягивает все тучи и облака, несущиеся с моря, и вечно прячется в тумане. Порой мне приходило в голову, что этот пик сам порождает туманы, потому что даже тогда, когда горизонт был совершенно чист и на небе не было ни облачка, над Бэн-Кьоу всегда висел туман. На его склонах было так влажно, что пик почти до самой вершины был покрыт мхом. Сидишь, бывало, на мысу, все вокруг залито солнцем, а на горе льет дождь, и вершина ее окутана черными тучами. Но это обилие влаги в моих глазах придавало особую прелесть этой горе. Когда солнце озаряло ее склоны, ручьи и мокрые скалы блестели, словно драгоценные камни, и это сверкание было видно даже в Аросе – на расстоянии пятнадцати миль.

Я шел по овечьей тропе, такой извилистой, что пройденный мною путь почти удваивался. Она петляла между большими каменными глыбами и валунами, так что приходилось перепрыгивать с одного на другой, или ползла по топкому болоту, в котором ноги вязли чуть не по колено. Нигде на протяжении всех десяти миль пути между Гризаполом и Аросом не было видно ни обработанных полей, ни человеческого жилья. Но на самом деле жилье было – всего-то три лачужки, и те располагались так далеко от тропы, что человек, не знакомый с местностью, ни за что не смог бы их отыскать. Почти весь мыс Росс усеян гранитными скалами и утесами, иные из которых размерами превосходят добротный крестьянский дом. Между скалами лежат небольшие ущелья, поросшие папоротником и вереском, там гнездятся ядовитые змеи. С какой бы стороны ни дул ветер, воздух здесь всегда морской, соленый и влажный, словно на палубе корабля. Чайки здесь такие же полноправные хозяева, как и болотные птицы, и везде, где тропа идет верхом, взор ласкает яркая синева моря. Даже в центре острова, вдали от берега, порой слышен рев прибоя у рифа Руст и грозные голоса бурунов, прозванных «Веселыми Ребятами».

Сам Арос, или Арос-Джей, как зовут его здешние жители, не относится, собственно говоря, к Россу. Хотя это и не совсем остров, но этот клочок суши на юго-западе обширного мыса прилегает к нему, можно сказать, вплотную. Только в одном месте его отделяет от мыса узкий пролив, местами не достигающий и сорока футов в ширину. Во время сильных приливов вода в нем остается спокойной, точно в речной заводи или в сонном пруду, с той разницей, что она здесь зеленоватая, как в море, и водоросли и рыбы тут тоже другие. Пару раз в месяц при полном отливе можно перейти с Ароса на мыс посуху. У моего дяди на Аросе были пастбища, на которых нагуливали вес его овцы – главная статья его скромных доходов. Возможно, травы там были хороши по той причине, что средний уровень Ароса значительно выше уровня самого мыса Росс. Впрочем, я неважно разбираюсь в подобных вопросах и не стану утверждать, так ли это на самом деле. Дом у дяди, по местным меркам, очень даже неплох – двухэтажный, каменный, он обращен фасадом к западу, к бухточке с маленькой пристанью для шлюпок. Поэтому с порога всегда можно наблюдать, как клубится туман на Бэн-Кьоу.

По всему побережью мыса, а особенно у Ароса, громадные гранитные утесы группами спускаются в море и стоят, словно стадо, ищущее прохлады в знойный полдень, по колено в воде. Эти утесы совершенно такие же, как их собратья на берегу, только вместо безмолвной земли у их ног неумолчно рыдают и бьются волны; вместо вереска их украшают клочья белой пены, а вместо ядовитых змей между ними скользят и извиваются морские угри. В тихую погоду, сев в лодку, можно часами плавать между этих скал и утесов, и только эхо будет сопутствовать вам в этом лабиринте; но когда море неспокойно, не позавидуешь человеку, которому доведется услышать, как ревет и клокочет этот адский котел.

С юго-западной стороны Ароса утесов этих очень много, и там они особенно велики. Но чем дальше в море, тем чудовищнее они становятся. На целых десять миль уходят они в открытое море и там теснятся, будто хижины маленькой деревеньки; одни поднимаются высоко над водой, так что даже во время прилива возвышаются футов на тридцать над уровнем волн, другие же почти совсем скрыты и оттого еще более опасны для судов. Как-то раз, в ясный день при западном ветре, с самой высокой точки Ароса я насчитал сорок шесть таких рифов, о которые, пенясь, тяжело разбивались морские валы. Ближе к берегу эти рифы еще опаснее, потому что прилив, стремящийся вперед со скоростью потока, низвергающегося с мельничной запруды, образует сплошную гряду бурунов – мы ее называем Руст, или Гребень. Эта гряда огибает мыс, образуя сплошную преграду перед ним.

Я часто приходил туда в штиль, когда прилив стоял на низшей отметке. И было странно наблюдать, как волны закручиваются в водоворотах, вздуваются и клокочут, точно в водопаде, а порой раздаются глухое бормотание и ропот, словно Гребень беседует сам с собой. Но во время прилива или когда море неспокойно, ни один человек не подойдет к Гребню на лодке ближе, чем на полмили, и ни одно судно не уцелеет в этих водах. В шести милях от берега слышен рев прибоя, особенно сильного с той стороны мыса, что обращена к открытому морю. Здесь громадные буруны, сшибаясь между собой, пускаются в страшную пляску смерти – эти-то буруны и получили название Веселых Ребят. Говорят, что иной раз они достигают пятидесяти футов в высоту, но это относится только к самим валам, поскольку пена и брызги взлетают вдвое выше. При этом весь Арос содрогается от хриплого рева бурунов.

Таким образом, при юго-западном ветре эта часть нашего архипелага становится настоящей западней для кораблей. Если бы какому-нибудь судну удалось благополучно миновать рифы и уцелеть среди Веселых Ребят, его все равно выбросило бы на отмель на южном берегу Ароса или в Песчаной бухте, где на нашу семью обрушились те невзгоды, о которых я и собираюсь рассказать. Воспоминание об опасностях, таящихся в этих местах, заставляет меня с особой радостью отметить, что сейчас уже начались работы по установке маяков на мысу и бакенов в проливах между нашими негостеприимными островами.

У местных жителей бытует немало преданий и легенд об Аросе, и я вдосталь наслушался их от Рори, слуги моего дяди, который издавна служил Маклинам, а состарившись, навсегда остался в доме прежних хозяев. Так, существует поверье о неприкаянном морском духе, который обитает в кипящих волнах Гребня, творя свои злые дела. Рассказывают также о русалке, которая встретилась на берегу Песчаной бухты юноше, наигрывавшему на свирели. Она, говорят, пела ему всю ночь свои чудные песни, а наутро его нашли совершенно обезумевшим, и с той поры и до самой своей смерти он постоянно повторял одну и ту же фразу: «Ах, что за дивное пение слышится с моря!». Поговаривают еще, что тюлени, часто посещающие эти берега, иной раз обращаются к людям на их родном языке, предсказывая несчастья. Здесь же, как утверждают, высадился на берег некий святой, прибывший из Ирландии, чтобы обратить в христианство жителей Гебридских островов. Он и в самом деле вполне заслуживает имени святого, ибо пройти на утлом суденышке в те времена по такому бурному морю и благополучно высадиться на берег – истинное чудо. Ему или одному из его монахов, построившему келью в этом месте, Арос-Джей обязан своим прекрасным названием, которое с гэльского можно перевести как «Дом Божий».

Но среди этих небылиц было одно предание, которое я всегда готов был слушать и даже верить ему. Предание это гласило, что во время той бури, которая разбила и разметала по всему северному и западному побережью Шотландии суда испанской Непобедимой Армады, один из самых больших кораблей был выброшен на мель у Ароса и на глазах местных жителей, собравшихся на вершине холма, затонул со всей командой, не спустив флага. В этой истории не было ничего невероятного, тем более что другое судно этой флотилии затонуло в двадцати милях от Гризепола; к тому же рассказывали ее намного обстоятельнее и с гораздо более яркими деталями, чем прочие предания. А одна подробность и вовсе убедила меня в ее правдивости: легенда сохранила название корабля, несомненно, испанское – «Эспирито Санто», то есть «Святой Дух». Это было многопушечное военное судно со множеством палуб и несметными сокровищами в трюмах. На борту находились испанские гранды и сотни свирепых солдат. Все они давно спят последним сном, навеки простившись и с дальними плаваниями, и с военными подвигами, на дне нашей Песчаной бухты, что лежит западнее Ароса. Это славное судно больше не салютует громовыми пушечными залпами по команде капитана, нет для него ни попутных ветров, ни славных побед. Лежит оно себе на дне, мало-помалу зарастая водорослями, и не слышит даже рева Веселых Ребят, когда они грозно вздымаются прямо над ним.

Странно и жутко было мне слушать эти рассказы; и чем больше я узнавал об Испании, откуда вышел в море этот гордый корабль с его блестящим экипажем, с несметными богатствами и несбывшимися надеждами, чем ближе знакомился с личностью Филиппа II, жестокого монарха, по воле которого «Святой Дух» отправился в море, тем таинственнее казалась мне вся эта история о погибшем корабле.

И теперь, идя пешком из Гризепола в Арос, я, признаться, раздумывал о ней. Зимой я удостоился внимания известного писателя, доктора Робертсона, который в ту пору был ректором нашего университета; по его поручению мне пришлось разбирать старинные документы, чтобы отделить по-настоящему ценные от никому не нужных. И вот, среди этого старого хлама, я, к великому моему удивлению, обнаружил документ, относящийся к судьбе этого затонувшего судна. Там упоминалось имя его капитана и содержались сведения о несметных богатствах, находившихся на борту, – они представляли собой большую часть казны испанского флота. Кроме того, автор документа сообщал, что «Святой Дух» затонул близ мыса Росс у Гризепола. Однако в каком именно месте это произошло, полудикие местные жители отказались сообщить, несмотря на запросы, сделанные от имени короля Якова.

Сопоставив все эти сведения, я проникся твердым убеждением, что местом, которое король тщетно разыскивал, могла быть только Песчаная бухта на островке, принадлежащем моему дяде. Будучи человеком практичным, с тех пор я постоянно размышлял о том, как бы поднять со дна этот чудесный корабль со всеми его золотыми слитками и несчитанными дублонами, которые помогут вернуть утраченный блеск нашему роду Дарнеуэев.

Впрочем, вскоре мне пришлось пожалеть об этом. С тех пор, как я стал свидетелем странной божьей кары над людьми за подобные мечты, мысль о сокровищах мертвецов стала для меня невыносимой.

Впрочем, в ту пору мои размышления питала вовсе не алчность, и если я желал богатства, то не для себя, а для той, что была бесконечно дорога моему сердцу – для Мэри Эллен, дочери моего дяди. Она была прекрасно воспитана и даже некоторое время училась в Англии, что едва ли способствовало ее счастью. Почему? Да потому что Арос перестал быть подходящим для нее местом ввиду полного отсутствия всякого общества, кроме старика Рори и ее отца, несчастнейшего человека во всей Шотландии. Выросший в нищем поместье, дядя долгие годы плавал шкипером у островов, лежащих в устье Клайда[96], а после женитьбы поселился здесь и теперь без особой охоты занимался овцеводством и ловил рыбу, чтобы прокормить себя и дочь. Уж если и мне иногда становилось невыносимо на Аросе, где я проводил каких-нибудь полтора или два месяца в году, то можно себе представить, как тяжко приходилось Мэри, которая была вынуждена жить в этой глуши круглый год, видеть только овец да чаек и слушать, как поют и пляшут Веселые Ребята.

2. Что принесло Аросу погибшее судно

Прилив уже начался, когда я подошел к Аросу; мне оставалось только, сидя на берегу, ждать, пока Рори услышит мой свист и приедет за мной на лодке.