Алмаз раджи

– Что случилось? – спросил я.

– Горим! – закричал он. – Они подожгли дом!

Норсмор и я мгновенно вылетели в соседнюю комнату. Она была ярко освещена. Как только мы распахнули дверь, перед окном взметнулся целый смерч пламени, и лопнувшее со звоном стекло усыпало ковер осколками. Они подожгли пристройку, в которой Норсмор хранил свои негативы.

– Тепло! – сказал Норсмор. – А ну-ка, все назад!

Вернувшись, мы распахнули ставни и выглянули наружу. Вдоль всей задней стены павильона были сложены и подожжены кучи хвороста. Вероятно, они были смочены керосином, поэтому так ярко пылали. Пламя охватило уже всю пристройку и с каждым мгновением поднималось все выше и выше; задняя дверь находилась в самом центре этого гигантского костра; взглянув вверх, мы увидели, что карниз уже дымится, потому что свес кровли павильона поддерживали массивные деревянные балки. В то же время клубы горячего и едкого дыма начали наполнять дом. Вокруг не было ни души.

– Ну что ж! – сказал Норсмор. – Вот, слава богу, и конец!

И мы вернулись в «дядюшкину спальню». Мистер Хеддлстон надевал башмаки, все еще дрожа, но с таким решительным видом, какого я у него раньше не замечал. Клара стояла рядом, держа в руках пальто, которое она собиралась накинуть на плечи старика; в глазах ее было странное выражение: она то ли надеялась на что-то, то ли сомневалась в своем отце.

– Ну-с, леди и джентльмены, – сказал Норсмор, – как насчет прогулки? Очаг разожжен, и оставаться тут – значит изжариться. Что до меня, то я хотел бы до них добраться, хотя бы ненадолго, а там и делу конец.

– Другого выхода нет, – сказал я.

– Нет… – повторили за мной Клара и мистер Хеддлстон, но совершенно по-разному.

Мы спустились вниз. Жар был едва переносим, рев огня оглушал нас. Едва мы вышли в переднюю, как там лопнуло стекло, и огненный язык ворвался в окно, осветив весь павильон зловещим пламенем. В то же время мы услышали, как наверху грохнуло что-то тяжелое. Весь дом пылал, как спичечная коробка, и не только освещал море и сушу подобно гигантскому факелу, но и в любую минуту мог обрушиться нам на голову.

Норсмор и я взвели курки револьверов. Но мистер Хеддлстон, который отказался от оружия, отстранил нас властным жестом.

– Пусть Клара откроет дверь, – сказал он. – Тогда, если они дадут залп, она будет прикрыта дверью. А вы станьте за мной. Я послужу козлом отпущения. Грех мой настиг меня!

Я слышал, стоя позади с оружием наготове, как он бормочет молитвы прерывистым, быстрым шепотом, и сознаюсь, что презирал его, помышлявшего о каких-то мольбах в этот страшный час. Между тем Клара, смертельно бледная, но сохранявшая присутствие духа, отодвинула баррикаду у входа. Еще мгновение – и она широко распахнула дверь. Пожар и луна освещали отмель смутным трепещущим светом, и мы видели, как далеко по небу тянется полоса багрового дыма.

Мистер Хеддлстон, на мгновение обретший несвойственную ему решимость, резко оттолкнул меня и Норсмора, и мы еще не успели сообразить, в чем дело, и помешать ему, как он, высоко подняв руки над головой словно для прыжка в воду, выскочил из павильона.

– Вот он я! – вопил он. – Я Хеддлстон! Убейте меня и пощадите остальных!

Его внезапное появление, должно быть, ошеломило наших врагов, потому что Норсмор и я успели опомниться и, подхватив Клару под руки, бросились к нему на выручку. Но едва мы переступили порог, как из-за всех ближайших дюн сверкнули огоньки и раздались выстрелы. Мистер Хеддлстон пошатнулся, отчаянно и пронзительно вскрикнул и, раскинув руки, упал навзничь.

– Traditore! Traditore! – прокричали невидимые мстители.

Огонь распространялся так быстро, что часть крыши в этот миг рухнула. Огромный столб пламени взметнулся в небо; его, вероятно, видно было в море миль за двадцать от берега.

Каковы бы ни были по воле божьей похороны Бернарда Хеддлстона, но погребальный костер его был великолепен.