Алмаз раджи

Мэри согласилась с моим планом, и, знаками пригласив негра следовать за нами, мы втроем спустились к пристани. Но обстоятельства были против Гордона Дарнеуэя. Случилось то, чего еще никогда не бывало на Аросе: во время бури лодку оторвало от причала прибоем. Теперь она лежала с пробитым днищем на глубине четырех футов. Потребовалось бы несколько дней работы, чтобы привести ее в порядок.

Решив все же настоять на своем, я повел всех туда, где пролив, отделяющий Арос от мыса, наиболее узок, переплыл на ту сторону и поманил чернокожего за собой. Однако он знаками дал мне понять, что не умеет плавать, и, по-видимому, это было правдой. Когда и этот план провалился, нам волей-неволей пришлось вернуться домой.

Больше мы в тот день ничего сделать не могли и только еще раз попытались урезонить несчастного безумца. И снова мы обнаружили его на прежнем месте, на самой вершине горы, а при виде нас он опять пустился бежать куда глаза глядят. Тем не менее мы оставили на его излюбленном месте ужин и просторный теплый плащ. Впрочем, дождь прекратился, небо очистилось, и ночь обещала быть теплой. Мы решили, что нам следует отдохнуть до утра, ибо завтра предстояло немало дел. Поэтому мы рано разошлись по своим углам.

Я долго не мог уснуть, обдумывая план завтрашней облавы. Я хотел поставить чернокожего со стороны Песчаной бухты, чтобы он в качестве загонщика направлял дядю в сторону дома. Рори зайдет с западной стороны, а я с восточной. И чем подробнее я вспоминал рельеф острова, тем больше убеждался, что мы сможем заставить дядю спуститься в низину у бухты Арос. Если это удастся, то даже при той силе, которую ему придает безумие, ему от нас не уйти. Я особенно рассчитывал на страх, который ему внушал чернокожий, и был твердо уверен, что дядя ни за что не решится бежать в сторону человека, которого он считал восставшим из могилы мертвецом. Следовательно, об этом направлении можно было не беспокоиться.

С этим я и заснул, но только для того, чтобы вскоре очнуться под впечатлением привидевшегося мне кошмара, в котором смешались кораблекрушения, чернокожие и странные подводные приключения. Все это так на меня подействовало, что я встал с постели совершенно разбитый, спустился по лестнице и вышел из дома.

Рори и чернокожий спали в кухне, а на дворе стояла тихая звездная ночь, и лишь небольшое облачко напоминало о вчерашней буре. Близился час полного прилива, и рев Веселых Ребят далеко разносился в безветренной тишине. Никогда прежде, даже в самую страшную бурю, не казались мне их голоса такими ужасающими, и никогда еще я не прислушивался к ним с таким жутким, сковывающим душу чувством. Они казались мне воплощением трагической изнанки жизни.

Но этот бессмысленный рев и завывания не были единственными звуками, нарушавшими в ту ночь покой дремлющей природы. Я отчетливо расслышал то высокие и крикливые, то дрожащие и подавленные ноты человеческого голоса, вторившего шуму прибоя на Гребне. Я знал, что это голос моего дяди; и неописуемый страх охватил меня, страх перед могуществом мирового зла!

Я поспешил вернуться в дом и, поднявшись к себе, еще долго лежал, пытаясь избавиться от преследовавших меня мыслей. В конце концов я уснул и проснулся довольно поздно. Я поспешно оделся и сбежал вниз. В кухне никого не было. И Рори, и чернокожий уже давно ушли, и сердце мое упало. Я верил в добрые намерения старого слуги, но не мог поручиться за его благоразумие. Если он ушел из дому тайком, значит, он рассчитывал как-то помочь дяде. Но каким образом он мог ему помочь в компании с человеком, который был для дяди живым воплощением всех его страхов?

Мешкать было нельзя, иначе случится непоправимая ошибка! Я выскочил из дома и меньше чем через двадцать минут уже стоял на вершине. Дяди здесь не было. Корзина с провизией, которую мы ему оставили, была открыта, вернее, с нее была сорвана крышка, а пища разбросана по траве. Впоследствии мы убедились, что он не проглотил ни кусочка. Вокруг не было ни одного живого существа. Рассвет уже окрасил небеса, солнце горело над вершиной Бэн-Кьоу, но утесы Ароса еще лежали в тени.

– Рори! – крикнул я. – Рори!!!

Но голос мой замер вдали, а ответа не последовало. Если они действительно задумали изловить дядю, то уж, конечно, рассчитывают не на быстроту своих ног, а на проворство и ловкость, на возможность захватить его из засады или заманить в какую-то ловушку. Я помчался дальше, озираясь по сторонам, пока не оказался на холме над Песчаной бухтой. Оттуда мне были видны разбитое судно, голая полоса прибрежного песка и волны, лениво накатывавшиеся на прибрежные скалы. По другую сторону бухты тянулись поросшие мхом валуны, холмы, бугры и кочки – но нигде никого.

Вдруг солнце разом озарило весь Арос, и в следующее мгновение бродившие внизу овцы заметались, словно охваченные паникой. Затем послышался крик, и я увидел дядю, бегущего по лугу. Чернокожий гнался за ним, и прежде, чем я успел понять и сообразить в чем дело, откуда-то возник Рори, указывавший чернокожему направление, как указывают его овчаркам, гонящим овечью отару.

Я опрометью бросился вниз, чтобы вмешаться, но лучше бы я остался там, где стоял, ибо теперь я отрезал безумцу единственный путь к отступлению. Впереди у него не было ничего, кроме одинокой могилы, разбитого судна и моря в Песчаной бухте. Но, Бог свидетель, я в самом деле хотел ему помочь!

Дядя, конечно, видел, куда его гонят, и уклонялся то вправо, то влево, с быстротой молнии бросаясь из стороны в сторону. Но сколько бы сил ни придавали ему безумие и панический ужас, чернокожий постоянно оказывался проворнее и продолжал гнать несчастного к месту его преступления. И вдруг дядя закричал, да так громко, что его голос подхватило эхо по всему побережью, и тогда мы оба, и Рори, и я, попытались дать знать негру, чтобы он остановился. Но напрасно – потому что в Книге судеб было написано иначе.

Чернокожий продолжал гнаться за несчастным, а тот, совершенно обезумев, не видя ничего перед собой, несся и душераздирающе кричал. Они миновали могилу и промчались у обломков разбившегося судна; еще секунда, и они пересекли полосу песков; но дядя, ни на секунду не замедлив бега, кинулся прямо в волны, а чернокожий, уже почти касавшийся его, последовал за ним.

Мы с Рори застыли, словно окаменев; то, что происходило на наших глазах, было не в нашей власти. Такова была воля Божья, и суд свершался прямо на наших глазах. Мы все видели и ничему не могли помешать. Трудно вообразить что-либо более ужасное, чем этот конец!

Берег в том месте обрывистый и вода глубока; оба разом очутились на глубине выше человеческого роста. Ни тот, ни другой плавать не умели; чернокожий на мгновение показался над поверхностью с резким, захлебывающимся возгласом, но течение подхватило и его и с головокружительной быстротой понесло в море. Если оба они и всплывут, то не раньше, чем минут десять спустя, на самом дальнем конце Аросского Гребня – там, где морские птицы носятся над водой, охотясь за мелкой рыбешкой…

Окаянная Дженет

Достопочтенный Мердок Соулис долгие годы был пастором в приходе Болвири, расположенном на болотах в долине реки Дьюл. Это был строгий смуглолицый старик, нагонявший страх на всех прихожан. Последние годы он жил в полном одиночестве, не имея ни родных, ни близких, ни прислуги, ни какого бы то ни было человеческого общества; словом, ни одной живой души! Так и жил он один-одинешенек в своем маленьком пасторском домике, уединенно стоявшем на отшибе близ горы Хэнгин Шоу. Несмотря на странную, почти полную неподвижность его лица, напоминавшего маску, глаза у пастора постоянно тревожно блуждали и дико поблескивали из-под нависших бровей. Когда во время исповеди он беседовал наедине с кем-либо из прихожан, то исповедующемуся начинало казаться, что его взгляд проникает в даль будущего и видит там все ужасы вечных мук, уготованных грешникам. Многие молодые люди, приходившие к нему готовиться к первому причастию, были глубоко потрясены его речами.

Каждый год, в первое воскресенье после семнадцатого августа, он имел обыкновение читать проповедь на тему: «Дьявол, аки лев рыкающий», и в этот день он всегда старался превзойти самого себя, как в силе развития этой и без того устрашающей темы, приводившей в трепет его паству, так и в неистовстве на кафедре. С детьми от страха случались припадки, многие падали без чувств, взрослые и старики буквально цепенели от ужаса и смотрели мрачно и таинственно, а после того весь день говорили такими же странными намеками, какими любил изъясняться принц Гамлет.