– Казимир, ты сущий зверь, – бросила Анастази брату и помчалась вдогонку за беглецом.
– Ты, брат, уж слишком много себе позволяешь, – начал было Депрэ.
– Поставь себя на мое место, – перебил его Казимир. – Ты телеграфируешь мне, просишь бросить все дела и мчаться сюда – дескать, я тебе нужен до зарезу. Я приезжаю, спрашиваю, в чем дело, а ты говоришь: «Найди мне вора». Я его нахожу и говорю: вот он! Чего вы еще от меня хотите? Тебе не нравится, что дело приняло такой оборот? Да я-то тут при чем? И что тут обидного?
Гнев доктора Депрэ тем временем возрастал.
– Ладно, я готов поблагодарить тебя даже за неуместное усердие. Но, во всяком случае, предположить такую нелепость…
– Слушай, Анри, кто из вас – ты или твоя жена – украл вещи?
– Ни я, ни она.
– Ну так украл их мальчишка, вот тебе и весь сказ! Надеюсь, вопрос исчерпан, и мы не будем к нему возвращаться, – закончил шурин, вынимая портсигар из кармана.
– Нет, я скажу, – настаивал доктор. – Если бы этот мальчик сам стал уверять меня, что он и есть вор, я бы расхохотался ему в лицо, а если б и поверил, то сказал бы, что он сделал это с добрым умыслом.
– Ладно, – снисходительно улыбнулся Казимир. – Дай-ка мне прикурить, у меня времени в обрез… Кстати, когда ты, наконец, уполномочишь меня продать твои турецкие облигации? Я ведь сообщал, что там не все благополучно. И теперь повторяю, что собственно ради этого и приехал… Ты не имеешь обыкновения отвечать на письма, неисправимый лентяй, и не придаешь значения моим советам. Я уверен, что это для тебя не пройдет безнаказанно …
– Я никогда не сомневался в твоей деловитости, любезный брат, – ласково произнес доктор, – но… но… ведь ты же не всеведущ!
– Ну, голубчик, тогда можешь оставаться при своих бумажонках, которые завтра пойдут на обертку для колбас, и при своем честнейшем и благороднейшем конюхе, черт бы вас всех побрал! Я ухожу. Кланяйся от меня Стази, а если желаешь, можешь передать поклон и твоему висельнику-сынку. До свиданья!
С тем Казимир и ушел. В тот же вечер доктор по косточкам разобрал характер братца в присутствии сестрицы.
Примирение с Жаном-Мари шло довольно туго. Его ничем нельзя было утешить. Он твердил, что уйдет от них, и поминутно заливался слезами. Целый час билась с ним Анастази, пока ей не удалось уговорить мальчика. Она отыскала мужа и в большом волнении рассказала ему, чего ей стоило уломать приемного сына.
– Сначала он и слышать не хотел: «Уйду да уйду!». Ох, этот клад! Все из-за него, проклятого, и вышло! Он так плакал, так плакал, что, кажется, все свое сердце выплакал, и согласился остаться лишь с одним условием: чтобы никто никогда не упоминал ни об этом постыдном подозрении, ни о самой краже. Только так он согласен жить по-прежнему у своих друзей.
– Полагаю, моя готовность принять такие условия не подлежит сомнению, – заметил доктор, нахохлившись, как петух.
– Стало быть, я могу сказать ему, что ты согласен? Ах, Анри, это так похоже на тебя! У тебя такое доброе, благородное сердце!
Услышав это, доктор сразу повеселел и спесиво вздернул подбородок.
– Ступай, ангел мой, успокой ребенка, – промолвил он с достоинством, – скажи, что этот вопрос погребен навеки…
Вскоре до крайности сконфуженный Жан-Мари, с распухшими от слез глазами, вышел из добровольного заточения и вернулся к обычным занятиям. Из трех членов семьи, собравшихся в этот вечер за ужином, он один все еще чувствовал себя несчастным. Доктор пребывал в настолько игривом настроении, что провозгласил надгробное слово исчезнувшим драгоценностям:
ebooksa