Но вскоре и пираты, и сам Южный мыс скрылись из вида. А к полудню, к моей нескрываемой радости, в голубой дымке тумана растаяла и Подзорная Труба – главная вершина Острова Сокровищ.
Наш экипаж был так малочислен, что каждому приходилось работать сразу за нескольких матросов. Один капитан лежал на матрасе у кормы, отдавая приказания. Несмотря на то что он мало-помалу поправлялся, ему по-прежнему нельзя было ни вставать, ни двигаться. Мы взяли курс на один из ближайших портов Латинской Америки, где рассчитывали пополнить экипаж опытными моряками, ибо без этого мы не смогли бы пересечь океан и добраться до Англии. Нас и без того основательно потрепало переменчивое море, и все мы отчаянно устали…
Солнце уже садилось, когда мы наконец вошли в живописную уютную гавань. «Эспаньолу» тотчас окружили лодки и каноэ чернокожих, индейцев и метисов, торговавших фруктами и овощами. Вид их добродушно улыбающихся лиц, удивительные на вкус тропические фрукты и, главное, огни, загоревшиеся в сумерках на набережной, – все это было так восхитительно, что заставило нас на время позабыть об угрюмом и политом кровью Острове Сокровищ.
Отправляясь на берег, доктор и сквайр прихватили с собой и меня. В порту мы свели знакомство с капитаном английского военного судна, побывали в гостях на его корабле и так засиделись, что вернулись на «Эспаньолу» лишь на рассвете.
На палубе нас встретил Бен Ганн и с обычными своими странноватыми ужимками и околичностями сообщил, что Джон Сильвер сбежал. Эйб Грэй честно признался, что сам помог ему спуститься в нанятую лодку, так как был убежден, что пока на борту находится этот одноногий дьявол, всем нам угрожает опасность. Но Сильвер покинул шхуну не с пустыми руками: проломив трюмную переборку, он утащил один мешок с золотом – триста или четыреста гиней, которые ему наверняка весьма пригодятся. Мы все были страшно довольны, что так дешево от него отделались.
Ну а теперь остается сказать совсем немного. Мы набрали новый экипаж и благополучно вернулись домой. «Эспаньола» вошла в Бристольский порт как раз в то время, когда мистер Блендли уже снаряжал второе судно, которое должно было отправиться нам на выручку. От былого экипажа шхуны в живых осталось всего пять человек. Впрочем, «Эспаньоле» повезло больше, чем тому судну, о котором поется в старой пиратской песне:
Каждый из нас получил свою долю клада Флинта и распорядился ею по своему, кто с умом, а кто не очень. Капитан Смоллетт оставил морскую службу. Эйб Грэй не промотал эти деньги, а серьезно занялся изучением морского дела. Теперь он совладелец и шкипер отличного торгового судна, женат и обзавелся детьми. Что касается Бена Ганна, то он за три недели, а точнее, за девятнадцать дней пустил на ветер свою тысячу фунтов и уже на двадцатый день явился к нам без гроша в кармане. В результате ему пришлось поступить на службу к сквайру. Он в приятельских отношениях со всеми деревенскими мальчишками, а по праздникам поет в церковном хоре.
О Сильвере мы больше никогда ничего не слышали, и образ этого жуткого одноногого моряка постепенно начал стираться в моей памяти. Должно быть, он отыскал свою чернокожую супругу, и оба они безбедно живут где-нибудь вместе со своим неизменным попугаем. Зарытые Флинтом серебро и оружие так и остались на Острове Сокровищ. Пусть, кто хочет, отправляется за ними. Меня-то больше ничем не заманить в это проклятое место. Я до сих пор просыпаюсь в холодном поту, когда во сне мне являются его угрюмые скалы, белая пена вечно грохочущего прибоя и дребезжащий голос попугая по имени Капитан Флинт, выкрикивающий неизменное: «Пиастры! Пиастры! Пиастры!!!»
Путешествие вглубь страны
Посвящается сэру Уолтеру Гриндли Симпсону, баронету
Мой дорогой Папироска!
Достаточно было бы и того, что вы так безропотно принимали на свои плечи справедливую долю дождей и байдарок во время нашего путешествия, и того, что вам пришлось так отчаянно грести в погоне за беглянкой «Аретузой», увлекаемой стремительной Уазой, и, наконец, того, что затем вы доставили мои жалкие останки в Ориньи-Сент-Бенуа, где их ждал великолепный ужин. А то, что я, как вы однажды с грустью пожаловались, вложил все крепкие выражения в ваши уста, а высокие размышления приберег для себя, было, пожалуй, даже и лишним. Простая порядочность не позволила мне обречь вас на позор еще одного, куда более публичного кораблекрушения. Но теперь, когда наше с вами путешествие намереваются издать большим тиражом, можно надеяться, что упомянутая опасность уже миновала, и я смело ставлю ваше имя на вымпеле.
То был злополучный день, сэр, когда мы задумали стать владельцами баржи и отправиться на ней в плавание по каналам; и в столь же злополучный день мы открыли нашу мечту слишком оптимистичному мечтателю. Некоторое время весь мир, казалось, улыбался нам. Баржа была куплена, окрещена и уже в качестве «Одиннадцати тысяч кельнских дев» несколько месяцев простояла на живописной реке под стенами старинного города. Мсье Маттра, искусный плотник, трудился над ней, извлекая из этого порядочный доходец, и вы, верно, помните, сколько сладкого шампанского было выпито в гостинице у моста, чтобы подстегнуть рвение рабочих и ускорить окончание дела. На финансовом аспекте этого предприятия я предпочитаю не останавливаться. Баржа «Одиннадцать тысяч кельнских дев» тихонько сгнила в лоне потока, где прежде обрела свою красоту. Ветер так и не наполнил ее парус, и к ней так и не был припряжен терпеливый битюг. И когда наконец негодующий плотник продал ее, вместе с ней были проданы байдарки «Аретуза» и «Папироска» – одна из кедра, другая из доброго английского дуба. Теперь над этими историческими судами развевается трехцветный флаг Франции, и они носят новые, чужеземные названия.
Из Антверпена в Бом
Мы произвели сенсацию в антверпенских доках. Начальник погрузки и толпа докеров подхватили наши байдарки и бросились с ними к спуску. Детвора с радостными криками помчалась за ними. Послышался всплеск, «Папироска» опустилась на воду, подняв легкую волну. Через минуту за ней последовала «Аретуза». Показался пароход, шедший вниз; люди, стоявшие на палубе, предостерегали нас сиплыми голосами; начальник погрузки и его рабочие кричали нам с набережной. Но через несколько мгновений байдарки были уже на середине Шельды, и грузчики, смотрители доков и прочие тщеславные прибрежные начальники остались далеко позади.
Солнце ярко сияло; течение несло нас со скоростью примерно четыре мили в час; ветер дул ровно, налетали случайные шквалы. Я никогда еще не ходил на байдарке под парусами и предпринял свой первый опыт на этой большой реке не без некоторого трепета. Что случится, когда ветер впервые наполнит мой маленький парус? Мне кажется, это была такая же экскурсия в область неведомого, как издание первой книги или женитьба. Но все мои тревоги длились недолго, и вы не удивитесь, узнав, что через пять минут я уже поставил и закрепил парус.
Сознаюсь, это обстоятельство поразило меня самого; конечно, в компании с моими друзьями я всегда ставил паруса на яхте, но я никак не ожидал, что мне удастся это сделать в маленькой и хрупкой байдарке, да еще при шквалистом ветре. Мой поступок показал, что мы слишком трясемся над своей жизнью. Бесспорно, курить много удобнее, когда парус закреплен, но ни разу прежде мне не приходилось выбирать между уютной трубкой и несомненным риском – и я торжественно выбрал трубку. То, что мы не можем ручаться за себя, пока не подвергнемся испытанию, – истина избитая. Но далеко не так банальна и гораздо более приятна мысль, что обычно мы оказываемся намного храбрее и лучше, чем сами могли от себя ожидать. Полагаю, каждый испытал это, но боязнь будущего разочарования не позволяет ему заявить об этом во всеуслышание. От скольких тревог я был бы избавлен, если б в дни моей юности кто-нибудь объяснил мне, что жизни бояться нечего, что опасности страшней всего на расстоянии, что лучшие качества человеческой души не поддаются окончательному распаду и почти никогда – а вернее, просто никогда, – не изменяют нам в час нужды. К сожалению, в литературе все мы играем на сентиментальной флейте, и никто из нас не хочет ударить в мужественный барабан.
Река оказалась очень славной. Мимо проплывали баржи, груженные душистым сеном. Вдоль берегов тянулись заросли тростника и росли ивы, коровы и старые почтенные лошади перевешивали свои кроткие головы через парапет. Порой среди зелени попадались симпатичные деревеньки с шумными верфями. Там и сям на зеленых лужайках виднелись виллы. Ветер лихо гнал нас по Шельде, а потом и по Рюпелу. Мы шли довольно быстро, когда показались кирпичные заводы Бома, стоявшие на правом берегу реки. Левый берег был по-прежнему зелен и дышал сельской тишиной; тенистые аллеи украшали откосы; кое-где к воде спускались сходни, ведущие к паромам, на которых сидели то женщина, подперев щеку рукой, то старец с посохом и в серебряных очках. Однако Бом и его кирпичные заводы становились все безобразнее, дымили все гуще и гуще. Наконец большая церковь с колокольней и часами и деревянный мост через реку указали нам, что мы в самом центре города.
Бом некрасив и примечателен только тем, что его жители думают, будто они могут говорить по-английски, но фактами это не подтверждается. Именно это обстоятельство придавало нашим разговорам с горожанами Бома некоторую туманность. Что же касается «Отеля Навигации», то я считаю его худшим заведением в городе. В нем имеется темная гостиная с буфетной стойкой. Другая гостиная, еще более холодная и темная, украшена пустой птичьей клеткой. Там мы отобедали в обществе троих молчаливых юношей, подручных с завода, и безмолвного коммивояжера. Все кушанья, как повсюду в Бельгии, отличались неопределенным вкусом; я никогда не мог разобрать, что ем. Бельгийцы целый день возятся с мясом, стараясь сделать из него истинно французское или истинно германское блюдо, и в конце концов получается нечто, не похожее ни на то, ни на другое.
Вычищенная птичья клетка без малейшего следа пернатого обитателя напоминала кладбище. Молодые люди, по-видимому, не желали ни с кем общаться; они потихоньку беседовали между собой или молча разглядывали нас через свои блестящие очки, ибо все трое были хоть и красивые парни, но очкастые.
ebooksa