Кровь на камнях

– Дава-айте сюда! – Милорадович с Хлебниковым сорвали со спин «гвардейцев» их походные мешки с ружьями и передали своим егерям. – Быстрее, быстрее, господа офицеры, никак нельзя нам сейчас останавливаться!

От поручиков валил пар, как видно, пропотели и взмокли они до нитки. Лица красные, глаза навыкате, рты судорожно хватают воздух. Господин Баранов по сравнению с ним держался молодцом, и не скажешь, что дядьке далеко за тридцать. Но и он тоже устал, передвигаться в таком темпе и ему было трудно.

– Дайте, дайте ваше высокоблагородие, – егеря офицеры потянулись за мешком и за фузеей майора.

– Ружьё не дам! – хрипло выкрикнул он, перевешивая его на другое плечо. Ещё минут двадцать гнал людей в таком нещадном темпе ротный.

Тем временем, удалившись от тракта, отряд забежал в перелесок.

– Всем отдых полчаса! Лужин выставляет боковые дозоры, – скомандовал Егоров и, скинув со спины мешок со скаткой полога, разложил плотную провощенную парусину на мокрую землю. Егеря, счистив с сапог грязь и обтерев их, падали на свои подстилушки.

– Ребятки, вы бы с сапожек грязь сбили, да ноги на мешок сверху, вона, гляньте, как остальные все сделали, – советовал «гвардейцам» Карпыч. – Кровушка-то отойдёт от них, и всё легче потом бяжать вам будет.

– Ты что, унтер-офицер, порядка не знаешь! – неожиданно вызверился Резников. – Как к господам офицерам обращаешься?! Ребятки у тебя в деревне в свинарнике остались! А ну, представиться, как положено в Императорской армии!

– Тише, тише, Семён! – попытался было успокоить своего не меру раздурившегося товарища Брусницкий. Но того, как видно, от усталости и от раздражения несло.

– Виноват, ваше благородие! – вытянулся, стоя под кустом старый солдат. – Младший сержант Зубов, заместитель командира первой полуроты. С устатку обращение попутал. Более такого не повторится!

Лежащие на своих пологах егеря, приподняв головы, наблюдали за этой сценкой.

– Эх, поручик, поручик, зря ты так, к тебе же с добрым советом подходили, – неодобрительно покачал головой Гусев, вставая со своего места. Подняв с земли полог, он демонстративно отошёл в сторону и постелил возле понурого Карпыча. – Дядька Иван, а расскажи нам, как ещё в ту прусскую компанию, ты ненароком десяток немчиков в овраге в полон взял!

Все егеря давно уже всё это слышали, но десятки голов приподнялись со своих мест, вслушиваясь в рассказ старого солдата.

Карпыч крякнул, подкрутил седой ус и, усмехнувшись, присел по-восточному, скрестив ноги на пологе.

– Стало быть, под Кольбергом это всё было. Дело шло ближе к концу войны, и пруссак был ужо не тот, что в самом её начале. Набили ему по сусалам мы хорошо. Ну так вот, наш батальон разбил бивуак на опушке густого такого, елового леса. Тутушные леса не чета, конечно, тамошним. В неметчине три шага вглубь сделаешь, и днём вокруг темень! В походе мы были давно, с провиантом у нас совсем туго стало, да и вода вокруг одна мутная, болотом гнилым отдаёт. За чистоту как в нашей роте не спрашивали, какой там, был бы порох сухим, и то ладно. Ну, так вот, живот мне прихватило, удержу нет. Ну, я и говорю своёму капралу: «Никифор Фотеич, отойду я маненько по тому самому делу, разреши мне от плутонга отлучиться». Дядька он суровый, канешна, был, Царствие ему небесное! Кулаки пудовые, но вот сам душевный. «Иди, – грит, – Ванька, тока, значит, даже сидя, чтобы ты устав воинский соблюдал и о радении службы всегда думал! Без фузеи, чтобы ни-ни!» Ну а что я? «Так точно, – говорю, – господин капрал», – и сам бегом в тот лесок еловый. А фузея, как и положено, у меня в руках, а как же! Там овражек такой был, пристроился я, значит, сверху, лопушок себе хороший выбрал. И вот только мне там хорошеть начало, как вдруг шорох и треск сучьев внизу раздался. Кабан, что ли, али другой, какой зверь прёт, а ежели он меня тут вот без штанов да прижучит! Признаюсь, спужался я от такой неожиданности и резко развернулся своим неуставным фронтом к энтому самому оврагу. И вот вам, матушка родная, вижу такую картину! Внизу, вытаращив глаза, стоит десяток пруссаков, в треуголках своих, в камзолах, правда, рваненьких, канешно, и грязных, но зато с ружьями и при шпагах! Что на меня нашло тогда, я не знаю, да вдруг как закричу с перепугу: «Хенде хох!» Фузея-то у меня в руках, курок словно сам собой на взвод встал. Бабах! Пуля куды-то в лес ушла. Но пруссаки порядок зна-ают! Ружья свои вниз скинули, а руки вверх задрали. Стоят, на меня круглыми такими глазами глядят.

А тут треск кустов, крики, мой плутонг в полном составе на помощь спешит. И вот выскочили они к оврагу и на нас все глядят. Один второй, третий, а потом все три десятка за животы схватились и давай обхохатываться. Некоторые даже на траву повалились, визжат, от смеха катаются там. А что, картина! Стоит солдат со спущенными портками, и все его антиресные места нарасхлебянь, в руках ружжо дымится, а рядом десяток пруссаков с поднятыми руками стоит!

Ну, Никифор Фотеич мне, канешна, подзатыльник-то свой отвесил, дабы я уставной вид принял и Русскую амператорскую армию перед иноземцами не позорил. Немчиков тех к командиру батальона под конвоем отправил, а мне потом при построении благодарственность объявил: «За взятие в полон неприятеля!»

Робяты потом год надо мной потешались, дескать, что мне фузею-то можно и вовсе даже не давать, зачем казённое добро разбазаривать, у меня вон и так есть чем ворога в полон брать. Лишним мне говорят, то ружжо будет!

Над временной стоянкой стоял хохот. Смеялись офицеры, смеялись унтера и солдаты. Наступила такая нужная людям душевная разрядка после нервозной высадки и утомительного броска.

Через двадцать минут капитан поднял роту.