Не могу сказать, что я был убит горем из-за столь внезапной и столь тяжелой утраты. Даже больше, не могу сказать, чтобы я вообще испытывал какие-либо чувства и эмоции в тот период. На некоторое время я был полностью отрешен от всего мира. Но это была не та тоскливая трагическая отрешенность, которая свела Вильгельма в могилу, а нейтральное безучастие. Видимо, мой разум таким образом старался защитить меня от избытка переживаний, ведь Вильгельм был, по сути, единственным близким мне человеком, насколько это слово применимо к нам, и его потеря ударила бы по мне гораздо сильнее, чем даже потеря Шарлотты в свое время. И, если в тот раз мой славный друг вытащил меня из черной бездны небытия, то сейчас его рядом не было, более того, никого подобного ему никогда больше не будет в моей жизни. Я был растерян и совсем не представлял, как жить дальше, как распоряжаться всей этой вечностью, которая внезапно обрушилась на мои плечи непосильной ношей. Что толку мне от созидания, если результат будут оценивать смертные, не способные увидеть дальше своего носа? Что мне до их похвалы или брани, если завтра их кости истлеют и появятся новые критики?
19
Спустя две недели после самоубийства Вильгельма, я готов был благодарить и Бога и дьявола за то, что мой нынешний организм не подвержен длительному влиянию алкоголя, как у простых людей. При всем желании, я не смог бы забыться в пьяном бреду, как уже делал однажды, поэтому приходилось находить более осмысленные способы справляться с поглотившим меня, не смотря на все старания, отчаянием. В основном, это было фехтование и бесцельные прогулки по ночной Венеции. Я понимал, что со временем моя апатия пройдет, и я вернусь к более-менее нормальной жизни, но конкретные сроки исцеления мне так и не открывались. По сути, это могло продолжаться и день, и месяц, и сто лет, что совершенно меня не устраивало. Еще очень угнетало то, что по непонятным мне самому причинам, я стал избегать больших компаний и просто любых шумных сборищ. Вероятно, походы по тем же театрам и балам, очень поспособствовали бы успокоению разума, но я категорически не мог себя к этому принудить.
Фактически, мой круг общения сузился до одного пана Мариуша, если не считать деловых вопросов. Он-то и открыл мне однажды глаза, сделав это с истинно варварской непринужденностью. Это было во время очередной фехтовальной практики. Мы решили сделать перерыв, сложили оружие, и мой учитель заметил: «Последнее время ты бьешься будто одержимый, Гете. Это хорошо. Это очень хорошо! Но хорошо там, – он махнул рукой в сторону двери, – Хорошо на дуэли, на войне, но не здесь. Это furor teutonicus, я вижу его в твоих глазах и слышу в каждом слове. Это гнев – холодный и беспощадный, который будет сковывать тебя подобно цепям, пока ты не дашь ему выход. Если у тебя есть заклятый враг, то это очень хорошо для тебя и очень плохо для него. Потому что сейчас самое лучшее время для мести. Сейчас ты бесстрашен и решителен, но, в то же время, еще достаточно расчетлив, чтобы не наделать глупостей, которые приведут тебя к тюрьме или виселице. Подумай об этом, мой ученик».
Что ж, враг у меня действительно был. Конечно, это было слишком громкое и почетное слово для него, но тогда я был не прочь оказать ему такую любезность. Молодой напыщенный отпрыск ныне почти разорившейся дворянской фамилии, просаживавший остатки состояния в игорных домах и любивший нечестную игру. Да, счастье мое, вы правильно поняли – я говорю именно о том человеке, из-за которого лишилась жизни милая белокурая кокетка Жози. Я не стал убивать его сразу после всех тех событий – слишком много смертей одна за другой непременно вызвали бы ненужное внимание, которое не пошло бы на пользу ни моей персоне, ни моему делу. А в следующий год как-то не представлялось удобного случая для свершения моей маленькой, но очень сладкой мести. Я помнил об этом надменном ублюдке и знал, что он будет одним из первых, на ком я опробую свое фехтовальное мастерство. В конце концов, у меня была целая вечность впереди – зачем торопиться?!
Итак, дичь была определена и охота должна была начаться с ночь на ночь. Поразмыслив над словами Мариуша, я пришел к выводу, что этот польский черт прав во всем. Меня сжирало не отчаяние, не апатия, меня пожирал гнев. Гнев, в котором я отказывался себе признаваться, потому что это был гнев из-за полнейшего моего бессилия, от невозможности изменить судьбу, повернуть время вспять. Конечно, в какой-то мере, это были совершенно детские наивные переживания, но в таких ситуациях они нисколько не редки. Да и я был не более, чем юнцом с внешностью почти что старика, который слишком рано и быстро узнал жизнь со всех сторон. Ну, что ж, решил я тогда, если зверя моего гнева можно усмирить, только спустив с цепи и дав насытиться кровавой расправой, пусть так оно и будет. Волею судеб, ему есть кем поживиться и невинные люди не пострадают сверх необходимости.
И, вот, я приступил к исполнению своего плана. Он был прост до смешного и, в силу этого, эффективен и лишен слабых мест. Я собирался найти своего врага в каком-нибудь из притонов, где он среди завсегдатаев (во все даже минимально приличные заведения его уже не пускали), спровоцировать на оскорбления, вызвать на дуэль и там спокойно убить без лишних сантиментов. И никакой связи с событиями годовалой давности никто никогда не обнаружит, более того, даже не додумается искать в том направлении. Собственно, так я и поступил. С моими нынешними связями, найти несколько зорких и проворных соглядатаев не составило труда, и я знал, в каком месте находится моя жертва буквально через полчаса после его прихода. Я был уже подготовлен ко всему и прибыл в нужный дом еще через полчаса. Дичь беззаботно паслась среди картежников с пивной кружкой в обнимку. Я подсел к ним и демонстративно выиграл несколько партий. Благородный зазнайка ожидаемо вспылил, а прочие любители азартных забав испарились из-за нашего стола, поскольку были предупреждены, что не следует вмешиваться в наш спор.
С трудом сдерживая довольную улыбку, я потребовал сатисфакции.
Следующая полночь, загородный парк, шпаги. И никаких секундантов.
Все как в популярных романах о бесстрашных сердцеедах.
Радость моя, как хотел бы я развлечь вас длинным рассказом о своей первой дуэли, наполненным восторженных эпитетов и переживаний, но нет – все получилось тупо и некрасиво. Совсем как в жизни. Естественно, мой противник пришел не один и вовсе не был настроен на честный поединок. По традиции, его сопровождали четверо головорезов, которые и заняли, в основном, мое время. Неожиданно для меня, головорезы эти оказались гораздо более предсказуемыми и слабыми, чем те, с которыми свела меня судьба год назад. Не прошло и двух минут, как один валялся с пробитым легким, второй медленно сползал вдоль ствола дерева, зажимая рукой распоротое горло, третий едва ли не сам напоролся на мой клинок, а четвертый проявил благоразумие и бросился бежать. Преследовать его я не стал – у меня были дела поважнее. Я вернулся к виновнику торжества. Он стоял, где и прежде, дрожа как осиновый лист. «Хотя бы шпагу достань!» – презрительно рявкнул я. В ответ этот червь, недавно мнивший себя центром Вселенной, лишь еще сильнее задрожал и истерично замотал головой.
Я подошел к нему и нанес удар. Чуть ниже живота, проткнув мочевой пузырь.
Он выл, корчясь от боли и страха. Его ждала долгая мучительная смерть.
Я пошел домой. На душе действительно стало легче.
20
До дома я добрался задолго до рассвета и решил немного посидеть у камина, собраться с мыслями и немного перевести дух, прежде чем отойти ко сну. Когда огонь разгорелся, я налил себе бокал бренди, устроился поудобнее в кресле и принялся рассматривать шпагу, которая только что стала орудием моего гнева. Это был незатейливый солдатский инструмент, прекрасный, даже совершенный, в своей простоте, клинок которого, будучи чуть шире привычного для горожан рапирного, позволял не только колоть, но и рубить. Это бесспорно добавляло больше свободы в бою, но и заставляло быть более собранным – увлекшись архаичной рубящей тактикой, можно было очень легко подставиться под колющий удар противника. Отблески пламени на клинке будоражили воспоминания о событиях еще не закончившейся ночи – я раз за разом повторял их в своем воображении, стараясь рассмотреть каждую деталь максимально подробно. Увы, память моя не была настолько совершенна.
Тем не менее, тогда я полностью открыл для себя смертоносную, в чем-то пугающую красоту оружия. Фактически, вся человеческая культура неразрывно связана с культом меча и войны. Одни восхваляют его, другие – проклинают, но никто не остается безучастным. Вот она истинная красота этого мира – холодная и беспощадная, требующая безукоризненного совершенства формы, не прощающая ошибок, одним мановением обрывающая жизни и дающая бесконечную власть. И крайне мало тех, кто способен в полной мере оценить ее. По достоинству. Без излишнего, заискивающего пафоса. Без ханжеской брезгливости. Без трусливого отрицания. Наверное, это под силу только тем, у кого есть целая вечность на ее осмысление, да тем, кто сумел настолько отдалиться от суеты смертных, что стал для них практически чужим. Я с тоской посмотрел на пустое кресло по соседству. Обычно, там сидел Вильгельм. Возле него же он и умер. «Дорогой друг мой, – вздохнул я. – Как жаль, что я не могу поделиться с тобой даже частицей той красоты, что открыл сегодня».
«Гете! – вдруг услышал я знакомый голос. – Гете, мне больно! Очень больно!»
От неожиданности я вскочил на ноги, инстинктивно вскинув шпагу.
Передо мной стоял Вильгельм. Точно на том месте, где умер.
ebooksa