Вернувшиеся

Пастор засмеялся.

— В наши дни иллюзии не помогают, — сказал он. — Я отказался от них.

— Мне нужно знать, что делать дальше.

— С течением времени все поменяется, — ответил пастор. — Это единственное, в чем я уверен. Но когда придут перемены и какими они будут, этого я не знаю.

Люсиль подняла Библию с пола.

— И что же нам делать? — спросила она.

— Мы будем делать то, что в наших силах.

Пауза в их разговоре затянулась на долгое время. Старая женщина молчала. Она сидела и смотрела на Библию, размышляя над последними словами священника. Люсиль всегда была человеком действия, и Библия указывала ей, что делать в тех или иных ситуациях жизни. Книга говорила ей, как вести себя девочкой. Книга давала ей советы, как следует вести себя юной девушке. Конечно, иногда случались нестыковки — особенно когда дело доходило до тех видов поведения, которые если и не запрещались Писанием, то вполне определенно не одобрялись им. Но в ту пору все закончилось вполне благополучно и не причинило никому вреда — тем более Люсиль.

После замужества Библия по-прежнему была для нее верной советчицей. Она говорила ей, как оставаться верной и хорошей женой, хотя некоторые наставления приходилось корректировать по ходу обстоятельств. Например, в ее возрасте и в нынешнюю эпоху определенные правила уже не имели смысла. Честно говоря, Люсиль считала, они не имели смысла и в библейские времена. Если бы она действовала по заветам Писания, ее жизнь была бы совершенно другой. Да и Харольд, скорее всего, загнал бы себя в гроб сигаретами и выпивкой, а не стал бы свидетелем чуда, увидев сына, вернувшегося к ним с того света.

Джейкоб. Она думала только о нем. И только о нем она проливала слезы. Теперь «вернувшихся» убивали. Убивали, чтобы избавиться от них. Такого не должно было происходить, но это случалось повсеместно. Почти каждую неделю по телевизору показывали сцены насилия. В некоторых странах, известных своей жестокостью, «вернувшихся» начали убивать в общественных местах — прямо перед объективами репортеров. Люди сжигали их тела, словно они были заразными больными. Каждый вечер транслировались новости и телепередачи, в которых демонстрировались снимки и видеоролики публичных казней.

Только этим утром Люсиль спустилась вниз из спальной — ее шаги эхом разносились по пустому темному дому — и обнаружила в гостиной работавший телевизор. Очевидно, перед сном она забыла выключить его. Ей не хотелось признавать такое проявление склероза, но в семидесятитрехлетнем возрасте подобные промашки, когда ты по ошибке считаешь что-то выключенным, становятся вполне обычными.

Шел утренний выпуск международных новостей, и лысый чернокожий мужчина с тонкими наманикюренными усиками ворковал о чем-то тихим голосом. За его плечом виднелась остальная студия, где среди компьютеров роились второстепенные сотрудники информационной службы. Все они были молоды на вид, в черных брюках, белых рубашках и галстуках консервативного цвета. Наверное, каждый из них подавал большие надежды, подумала Люсиль, и стремился однажды выйти из тени, чтобы занять место лысого мужчины.

Она прибавила громкость и, сев на кушетку, прислушалась к рассказу теледиктора, хотя ее давно уже не интересовали международные новости.

— Доброе утро, — произнес мужчина на телевизионном экране, явно возвращаясь к началу информационного цикла, в котором он крутился, словно белка в колесе. — Главная новость этого дня пришла из Румынии, где местное правительство издало указ о том, что к «вернувшимся» не будут применяться гражданские права. Отныне они считаются не людьми, а «уникумами» и, следовательно, не являются субъектами социальных защит.

Люсиль вздохнула. Она не знала, как еще реагировать на подобные сообщения. На экране начался телерепортаж из Румынии. Двое солдат вывели из кирпичного дома бледного и изможденного на вид «вернувшегося». Солдаты были гладко выбритыми, с тонкими чертами лица, но в их действиях сквозила какая-то неловкость, словно они чувствовали себя излишне молодыми и еще не понимали, что им следовало выглядеть загрубевшими брутальными военными.

— А как же дети? — спросила Люсиль у пустого дома.

У нее заболело в груди при мысли о семействе Уилсонов, о Джейкобе и Харольде. О тех, кто мог заполнить ее дом любовью и смехом. Руки женщины задрожали. Экран телевизора стал размытым пятном в густом тумане. Это смутило ее на мгновение, но затем она почувствовала, как слезы покатились по щекам, собираясь в уголках рта и срываясь вниз с подбородка.

Где-то по ходу рыданий — хотя она не знала, когда именно — Люсиль поклялась себе, что больше никогда не будет плакать. Она была слишком старой для слез. Ее жизнь достигла той точки, когда все, что заставляет человека плакать, уже пришло и навеки ушло. Люсиль поклялась, что с этих пор, пока она будет в полном сознании, ничто не заставит ее лить горькие слезы. У нее был хороший пример: она столько лет прожила с Харольдом, на лице которого никто не видел ни слезинки. Никогда! Ни одного разочка!

Но сейчас ее клятвы стояли на паузе. Она плакала и ничего не могла с собой поделать. Однако впервые за множество лет она почувствовала себя живым человеком.

Пока сюжет показывал арестованного мужчину в наручниках, которого усадили на заднее сиденье грузовика бок о бок с другим «вернувшимся», ведущий теленовостей продолжил информировать зрителей: