Что-то колкое и очень холодное, больше похожее на кусочки стекла, чем снега, сыпало на лицо, срывало капюшоны, Наташа, ухватившись за Марью, пыталась по инерции заслоняться от «игл». Какая-то обезумевшая птица ударилась о ладонь Натальи. Та и поняла, что Марья уже не слышит и не видит ничего, и попыталась раскрыть залепленные снегом глаза. Не птица, что-то белое, как крыло полярной совы. Покрепче зажав в кулаке неожиданную находку, Наташа повалилась на Марью, которая была без сознания, но крепко держала камеру, видимо, в последний момент накрутив на руку кожаные ремешки. «Господи, помоги нам, – прошептала Наташа, – или сохрани наши души, что бы ни случилось…» Стало тише, но обманчивая тишина, словно лишенная воздуха, оказалась рыхлым сугробом, закрывшим двух подруг от мира.
В больнице было тихо. Марья открыла глаза, в палату зашла Наталья, озираясь и кутаясь в теплый халат, она несла в руках камеру в футляре. Наташа оглянулась на дверь, а потом быстро сунула камеру под подушку Марьи, Марья вскрикнула.
– Ты пришла в себя? – с надеждой спросила Наташа.
– Мы до Вихрютиной Царь-горы не добрались – прошептала Марья, – а Вихрюта лишь в стужу таежную цветет. Не исправить мне ничего опять! Не вспомнить, отчего мне по ночам сова эта снится и драконы синие.
– Тсс! – Наташа вовремя сделала предупреждающий жест, в палату вошла маленькая женщина в медицинском халате. Глаза Марьи округлились.
– Сне… – она не договорила, Наташа зажала ей рот ладонью, загораживая собой.
– Санитарочка, да-да, – специально громко произнесла Наташа, – ее Марфой зовут.
– Домой вам надо, девоньки, – холодно и равнодушно произнесла Марфа, – там и поправитесь скорее. А здесь места гиблые, таежные, для вас непривычные, ни дискотек, ни парней пригожих. А тебе, так совсем не место здесь, – обратилась Марфа к Марье, – да и нет тебе места нигде.
– Вот снегоход заберем и уедем, – закашлялась Марья.
– Нет там вашего снегохода, – ответила Марфа, как отрезала, – не нашли мы его – словно и не было никогда. Уезжать вам надо, уезжать, пока еще чего не случилось, – и Марфа вышла из палаты, а Наташа рассеянно обернулась на расписную русскую печку. Поленья в ней больше не горели, а, наоборот, покрылись льдом, за деревянным окошком пошел сильный снег, и подруги переглянулись.
– Не нравится мне это, – недобро усмехнулась Марья.
– А мне, думаешь, нравится? – нагнувшись к Марье, Наташа сделала вид, что поправляет подушку подруги, а сама зашептала:
– Там, в камере, за обшивкой внутри футляра, я бумагу спрятала. Она мне сама в руку влетела, когда нас снегом засыпало.
– Тсс! – Марья дернула Наташу за руку. – Посмотрим в дороге. Вот вернемся к Одетте и разберемся.
Уже в уносящем их прочь с севера самолете Марья решилась достать Наташину находку.
– Старославянский, – прошептала Марья Наталье, которая смотрела в круглое окошко на бескрайние заснеженные просторы, но тут же обернулась, услышав подругу.
– Ты же его знаешь, что там? – ответила Наташа.
– Желтая бумага, старая, надо будет заламинировать. Сейчас попробуем, – вздохнула Марья, аккуратно разбирая бумагу, и наклонилась к Наташе, – здесь кусочек текста, это обрывок листа, Наташ!
– Все равно читай!
– Сейчас… Только сразу предупреждаю, текст старый, могу спотыкаться…