Теперь он во весь голос выкрикивал молоканские молитвы против дьявола и его слуг, а Библия поднялась под самый потолок и оттуда опять ринулась на него. На этот раз она крепко ударила его по голове, прежде чем он смог от нее уклониться. Удар был такой силы, что Яков застонал от боли и попытался схватить книгу в тот момент, когда она соскользнула с его головы на пол. Но Библия пролетела между руками, захлопнулась у него на бороде и стала с силой тянуть, вырывая волосы.
Эту атаку сопровождал хохот, который казался близким родственником предыдущих криков – странное высокое кудахтанье, которое он никогда прежде не слыхал. В жизни Яков не был так напуган. Все это не имело никакого смысла. Он не знал, почему это все происходит, и с трудом понимал, что вообще происходит. Знал только, что молельный дом захвачен, что на него напали и что его молитвы ему совершенно не помогают.
Библия Агафьи.
Это что, была какая-то эпидемия, напавшая на православные Библии, или какое-то зло, которое могло проявляться только таким образом? Или виновницей всего была Агафья? Этого Яков не знал. Он знал только, что любит ее, любит всей душой и сердцем, любит ее почти так же сильно, как любит Бога, но самой главной его мыслью была мысль о том, что ему надо как можно быстрее выбираться отсюда и бежать к ней, чтобы защитить.
Библия кружилась в воздухе над скамейками. Яков неуклюже встал на ноги и бросился через зал к входной двери.
Однако двигался он недостаточно быстро и не успел пройти и четверти расстояния, как Библия спикировала вниз и врезалась ему в спину, сбив с ног. Он попытался подняться, но на этот раз книга не взлетела в воздух, а осталась лежать у него на спине. Она показалась ему невероятно тяжелой и стала медленно, короткими рывками, передвигаться по его спине в сторону головы. Яков перекатился на спину, стараясь сбросить ее, но это привело только к тому, что теперь он лежал на спине. Библия никуда не делась и все еще находилась на нем, продолжая свое медленное, но непреодолимое движение, теперь уже в сторону его лица.
Он схватил книгу обеими руками, но она оказалась сильнее его; тяжелый том вдруг неожиданно дернулся вправо-влево и сбросил с себя его руки. Раздался короткий треск, и Яков понял, что под весом книги у него сломалась правая кисть.
Он закричал.
А открытая Библия плюхнулась ему на лицо.
Теперь он боролся за свою жизнь. Яков знал это и старался изо всех сил, но он был старым человеком, не в лучшей физической форме, который боролся с чем-то, что обладало поистине адской силой.
Здоровой рукой он ухватился за корешок переплета и попытался оторвать от себя книгу, но та даже не пошевелилась. Казалось, что под переплетом все страницы стали живыми, и эти тонкие отдельные листы, покрытые напечатанными буквами, неожиданно обрели силу и твердость и теперь боролись друг с другом за право первым проникнуть к нему в рот.
Яков пытался сопротивляться, он кусался, крепко сжимал челюсти, но страницы поворачивались, увертывались в сторону, тянули вниз, и их края резали ему губы до тех пор, пока его рот широко не раскрылся в громком крике.
Страницы стали запихивать себя ему в рот, проникая сквозь узкие щели между зубов и разрезая его десны и мягкую, нежную кожу языка. Страница прямо перед его глазами трепыхалась туда-сюда, туда-сюда, и движения слов стали напоминать мультипликацию: несколько строк, расположенных друг против друга на обеих сторонах страницы, превратились в одну кощунственную и совершенно неприемлемую для него фразу: Бог умер. Ты – дьявол. Твой Бог – маньяк, который должен быть побит каменьями.
Его здоровая рука вцепилась в переднюю обложку переплета и попыталась оторвать ее, но Библия опять резко и сильно дернулась вправо-влево, и Яков услышал звук ломающейся левой кисти.
Теперь он понял, что проиграл. Ему не удастся победить. Сначала ему удалось опять крепко закрыть рот, но страница Нового Завета разрезала ему глаз, достав до самой роговицы, а когда он закричал от боли, Книга Руфи[40] запихнула себя прямо ему в горло.
IV
Они уже давно не присутствовали на молоканских похоронах – и если бы все это происходило в Южной Калифорнии, то скорее всего постарались бы избежать и этих. Но здесь они чувствовали, что обязаны быть, поэтому Грегори и Джулия, оставив детей на Сашу, покорно надели традиционную одежду и, забрав его мать из молельного дома, где она сидела возле гроба с телом, повезли ее на молоканское кладбище, которое располагалось на гребне горы прямо над шахтой.
Грегори посмотрел в зеркало заднего вида.
Его мать сидела на заднем сиденье, глядя прямо перед собою; при этом она не смотрела ни на что конкретно – ни на него, ни на Джулию, ни на пейзаж за окном, просто куда-то вдаль. Она выглядела совсем старой. За последние два дня мать состарилась на несколько лет, и теперь морщины стали вдруг яснее заметны на ее лице, а превратности жизни четко проявились в ее согбенной фигуре.
Она восприняла смерть Якова гораздо тяжелее, чем ожидал Грегори.