Как только он поровнялся с одной из дверей на первом этаже, раздался скрип, еще более противный, чем скрип ступеней, дверь приоткрылась, и в проеме показалось иссохшее, морщинистое лицо. Голубые, выцветшие глаза обшарили лицо Тучкова, дверь приоткрылась пошире, и Егор Иванович увидел лохматого, неопрятного старикашку, смутно напомнившего ему дальнего родственника, умершего много лет назад. Старик был такого маленького роста, почти карлик, что в первую секунду Тучкову показалось, что дверь открыл ребенок. Старикашка отступил, распахивая дверь настежь, сказал, неприязненно оглядывая Тучкова: «Наконец-то…» Круг радостно устремился к двери и потащил Тучкова за собой. Предчувствуя какой-то подвох, Егор Иванович застыл в проходе, сопротивляясь Кругу. Старик повернулся спиной и, приволакивая правую ногу, пошел по узкому коридору. Тучков стоял, вытянув шею, с нарастающей тревогой заглядывая внутрь квартиры и рассматривая грязную комнату, посреди которого стояла узкая кушетка, покрытая рыжей клеенкой. Старик приглашающе похлопал ладонью по клеенке и, не смотря на то, что комнату заливал яркий солнечный свет, стал зажигать свечку. Их разделял только коридор, и Тучков хорошо слышал его недовольный голос: удивительно настырный вы молодой человек, сами же понимаете, что так дальше продолжаться не может, а все упрямитесь, и приходится вас затаскивать сюда чуть ли не силой. Ну скажите по совести, разве это жизнь? Ведь это не жизнь, а гадость… Мучаете только себя и окружающих. Вам не для того позволили прийти в этот мир, чтобы вы пьянствовали и изводили других людей… Старикашка притащил из глубины комнаты колченогую табуретку, предупредил, что процесс не быстрый, но безболезненный, главное, не сопротивляться, думать о чем-нибудь постороннем, лучше читать молитву, любую, какую знаешь, и уставился на Тучкова выжидающе. Все больше волнуясь и понимая, что ему ни в коем случае нельзя переступать порог этой квартиры, а тем более закрывать за собой дверь, Егор Иванович пробормотал, что тут, очевидно, какое-то недоразумение, ошибка. Старик перебил его, сказал грубо: «Хватит выпендриваться» и решительно двинулся навстречу.
От страха у Егора Ивановича так сильно забилось сердце, где-то у самого горла, что он невольно схватился рукой за шею и выпустил дверь, которая сразу захлопнулась, может, от сквозняка, а возможно потому, что здесь все подчинялось этому мерзкому старикашке. Пока старик шел ему навстречу, Егор Иванович стоял с колотящимся сердцем, выставив перед собой портфель на манер щита, а когда тот подошел совсем близко, Тучков, плохо соображая, размахнулся и ударил его портфелем, потом еще раз, и еще – бил, куда придется, лишь бы попасть! – до тех пор, пока старик, прикрывая голову руками, не сполз по стене. Тучков остановился, посмотрел на портфель, отбросил его, потом посмотрел на свои руки, брезгливо вытер их о рубашку, распахнул дверь – она оказалась не заперта, и выскочил из подъезда.
На секунду зажмурившись от ослепившего его солнечного света, Егор Иванович оглянулся на окно на первом этаже и увидел за стеклом старческие патлы, свисающие вдоль уродливого морщинистого лица и злобно прищуренные глаза. Он опомнился и побежал, на этот раз не разбирая куда, лишь бы подальше от этого проклятого дома. Круг бесновался, мешал бежать, спутывал ноги. Сам не зная как, Тучков оказался на трассе. Метрах в тридцати он увидел шлагбаум железнодорожного переезда и уходящее вдаль полотно железной дороги. Егор Иванович отдышался и направился к будке дежурного. Но не увидел никого – все как будто вымерло, отвлекся на секунду, а потом случайно бросил взгляд влево и увидел ее – крепкую здоровую тетку в беретке. Он так и не понял, откуда она взялась, будто соткалась из воздуха. Она стояла и смотрела на него изучающе. Тучков остановился и стал смотреть на нее. Ему почему-то не хотелось к ней подходить, должно быть, сработала интуиция. Егор Иванович крикнул, не двигаясь с места:
– Как добраться до центра?
Тетка ничего не ответила и продолжала рассматривать его пристально, как дети рассматривают насекомых через увеличительное стекло, но в ее глазах не было ни любопытства, ни интереса, а было что-то бездушное, как у робота. Склонив голову набок, она шарила по Тучкову маленькими, заплывшими глазками, и как видно не собиралась отвечать. Егору Ивановичу вытер испарину со лба, потоптался на месте.
– Где у вас тут остановка? Мне срочно нужно в город… – неуверенно спросил Тучков и снова в ответ – ни звука.
Тетка пошла Тучкову навстречу, а приблизившись, по-хозяйски взяла его за руку и повела за собой. Она сделала это так уверенно, что Егор Иванович растерялся и какое-то время шел за ней послушно, как ребенок, но вскоре спохватился и стал выдергивать ладонь, которую она крепко сжала своей очень сильной, почти мужской рукой. Миновав будку дежурного, они вышли к железнодорожным путям, за которыми желтела лесополоса. За все время пути она не выпускала его руку и тянула за собой почти насильно. Когда он робко спросил, куда они направляются, она бросила не оборачиваясь:
– Молчи, дурак!
На железнодорожной насыпи рядом со знаком: «Берегись поезда!» они остановились – навстречу им, подавая громкий оповестительный сигнал, неслась электричка. Тетка вдруг взяла Тучкова двумя руками за плечи, повернув лицом к железнодорожному полотну, сказала почему-то, когда он дернулся:
– Погоди. Рано еще…
Поезд стремительно приближался.
За несколько секунд до того, как с ними поравнялся красный вагон локомотива, он понял, что она собирается вытолкнуть его на рельсы.
Егор Иванович выворачивался, крутился в ее руках как мог, но у нее была железная хватка – он никогда не встречал женщину с такими сильными руками! Он сделал обманчивый ход – покорно обмяк в ее руках, и она купилась, ослабила захват, а он рванул что есть мочи, перепрыгивая через рельсы, чуть ли не у самого носа электрички.
Поезд разделил Егора Ивановича и эту нелюдь. Он побежал по насыпи, в сторону, противоположную движению поезда. Когда прошел последний вагон, он оглянулся: нелюдь стояла на месте и смотрела на него, злобно прищурившись. Егор Иванович показал ей неприличный жест и быстро зашагал вперед, туда, где виднелся перрон железнодорожной станции. Его трясло, как в лихорадке, пот заливал глаза, но он не только не остановился, а даже ускорил шаг, все больше удаляясь от этой твари. Напоследок он обернулся и крикнул:
– Оставьте меня в покое, сволочи! – и гневно погрозил ей кулаком.
На станции он сел в автобус.
До центра добрался без происшествий, сев в хвосте салона, особняком от других пассажиров, чтобы не спугнуть их своим вторжением. Он больше не хотел ни в чем убеждаться. Он знал, что стоит ему подсесть к ним поближе, как они уставятся на него, будто он умер неделю назад и вдруг решил немного прогуляться, а потом скопом сойдут на ближайшей остановке. Пока автобус несся навстречу новостройкам, он сидел тихо, стараясь не привлекать к себе внимания, глядя в окно и с облегчением отмечая, что пустыри, грязные домишки и железная дорога остаются далеко позади.
До него доносились обрывки чужих разговоров: парень напротив Тучкова, сладко потягиваясь, обещал своему приятелю, сидевшему рядом, что приедет домой и сразу завалиться спать. У обоих были опухшие лица и красные глаза, должно быть из-за бурно проведенной ночи. Старуха в цветастом платье громко жаловалась соседке у окна, что «…у Васьки обострился ревматоидный артрит, и она уже неделю корячится на даче за себя и за того парня». Тучков мрачно озирал лица попутчиков, озабоченных заурядными житейскими проблемами, и задыхался от зависти. Он готов был поменяться местами с любым из этих ничем не примечательных людей, только бы не погружаться в липкий вакуум, только бы не ощущать пределы мерзкого Круга, от которого ныла голова и колотилось сердце. Он чуствовал себя жертвой чудовищной несправедливости и не понимал, почему выбор пал на него. Ведь согласно логике этого горе-проповедника из телепередачи, которому давным давно, еще в глубоком детстве, следовало посетить хорошего ортодонта, Егор Иванович получался аморальным эгоистом, который разрушает Среду или Материю, в общем, какую-то хрень изнутри. А Егор Иванович был категорически не согласен с такой формулировкой. Он не считал себя плохим человеком. Вовсе нет. Какой же он аморальный? Он не развратничает, не ворует, не подсиживает, никому не причиняет зла. Наоборот! В последнее время именно ему приходится терпеть унижения со стороны окружающих, мириться с их равнодушием, высокомерием и хамством. Правда, у него почему-то совсем не осталось друзей. Единственный человек, с которым Егор Иванович поддерживал приятельские отношения был тихий, интеллигентный электрик Юра, сосед со второго этажа. Егор Иванович ходил к нему раз в неделю, переброситься в картишки, а заодно потрендеть о политике, поучить его жизни (Юра был моложе на шесть лет и часто советовался с Егором Ивановичем по разным вопросам). Они отлично ладили, можно сказать, дружили. Но в последнее время Юра стал его избегать. Должно быть, потому что Егор Иванович нелестно отозвался о его жене, сказал как-то, что она, конечно, женщина заботливая, добрая, чаем всегда напоит и встретит приветливо, но уж очень некрасивая, больше смахивает на здорового, крепкого мужика, небось, рада до смерти, сердешная, что нашелся лох и взял ее замуж – с такими-то ручищами! – и еще пошутил, мол, понятно, почему Юра такой тихий. Юра посмотрел на него как-то странно, промолчал, но больше Егора Ивановича к себе не приглашал. Выходит, все же обиделся. Только причем же здесь Егор Иванович? Он ничего не придумал, не солгал, жена у Юры и впрямь не красавица. Так на что же тут, спрашивается, обижаться? А в общем, ему все равно, как она выглядит. Плевать он хотел на Юрину жену. Да и на Юру тоже.
Может, все дело в том, что он слишком увлекся экономией? Но и тут он не видел ничего предосудительного. Деньги свои он не нашел и не украл, а заработал собственным трудом, так почему же он должен швырять их направо и налево в угоду окружающим? Почему не должен жалеть их и относиться к ним бережно?
Если же страшным грехом теперь считается пропустить пару рюмашек после напряженного рабочего дня, то он вообще отказывается что-либо понимать. Тогда агентам придется укокошить пол страны! Никаких пригородов не хватит…
ebooksa