— Какой ты молодец!
Я успела помыться и переодеться, когда куча одеял зашевелилась и села. Из недр показалось хмурое лицо и пара разгребающихся рук.
— Мам, ты как? С лица прям спáла.
— Да ты знаешь, странно как-то… — она безуспешно дёргала сразу два обмотавших её одеяла. — Помоги-ка!
В четыре руки мы кое-как извлекли её из кокона.
Да-а-а…
— Знаешь что, мам, в таком виде нельзя ходить. Пошли, я тебе что-нибудь из своего подберу.
— Пошли… — бабушка как-то нерешительно повернула к фургону, поддерживая руками внезапно ставшие огромными свои одежды. Да и бабушкой её язык как-то не поворачивался называть. Седина стянулась к вискам, волосы вновь стали жгуче-чёрными, лицо разгладилось и самое главное — от её девяноста пяти килограмм осталось едва ли семьдесят, а может и меньше.
Похудела она, короче, килограмм на тридцать. И помолодела лет на пятнадцать-двадцать.
В фургоне на двери (со стороны комнаты, конечно) висело ростовое зеркало, которое полностью овладело бабой Галей как минимум на полчаса.
Внутри было уже сумеречно, я было хотела раскочегарить керосинку, но вспомнила про новый Васин дар и решительно пустила его в дело.
— Оля, ты посмотри, — мама широко развела руки с зажатой в них одеждой, — как парашюты!
Она охала и крутилась, так и сяк обматывая себя ставшей непомерно просторной блузкой. В конце концов я махнула рукой, показала коробки со своей одеждой и пошла ужинать. Желудок уже давно недовольно урчал.
Через пятнадцать минут помолодевшая бабушка гордо продефилировала перед нами в камуфляжных спортивных штанишках и пёстрой футболке.
— М? М? Ну, как я!
— Гульчачак Нугмановна — отпад! — Вова для убедительности поднял вверх большой палец.
— И главное! — мама повернулась ко мне, улыбаясь странной, стянутой вниз улыбкой. Увидев, что я растерянно хлопаю глазами, она торжествующе выкрикнула: — Зубы выросли!
— Да ну⁈
— Да, и сбоку тоже! — она торжественно цыкнула зубом, — Всё! Могу замуж выходить!
— Я думаю, вы теперь женихов лопатой отгонять будете! — продолжил дипломатическую линию Вова.