«Но Анка живая, – напомнил себе Миша. –
Миша заставил себя коснуться Анкиной ладони и поразился, насколько она холодная. И спросил:
– Почему?
Анка молчала.
– Почему ты не хочешь снять с Гульки проклятие?! – Миша сжал девичьи пальцы так сильно, что Анка вскрикнула от боли, и тьма в ее глазах стала менее плотной. – Ты должна его снять! Именно ты!
Курбанова сказала:
– Она предала меня.
– Нет, – Миша отрицательно покачал головой. – Это не Гулька. Это Ирка Овчаренко, ты же слышала.
Анка молчала.
– Ты слышала наш телефонный разговор?! Это Ирка! Поняла, нет? Ирка!
Стекло затрещало, Миша бросил взгляд на окно, и ему подурнело: он снова не видел улицы, так тесно жались друг к другу слуги Хозяйки ночи. Почему-то они казались Мише и страшными, и жалкими. Он старался не вспоминать, что когда-то все они были людьми.
Если верить Дикой кошке.
И ее ожившей сказке.
Миша больше не смотрел на окна – желание бежать отсюда прочь, наплевав и на Анку, и на Гульку, становилось нестерпимым.
И правда, чего ради он тратит здесь время и нервы? Кто они ему, эти глупые девчонки? Дед воевал ради друзей, это можно понять и принять…
И все же он не мог уйти.
Проклинал себя, но…
Миша рассматривал Анкино лицо – обычное девчоночье лицо, ничего особенного, как говорится, таких десять на дюжину. И глаза ее снова светлели, в них возвращалась голубизна. Только у самых зрачков радужки словно паутиной затянуло, никогда Миша такого не видел…
Миша осторожно сжал Анкины пальцы и упрямо повторил:
– Гулька не предавала тебя. Не предавала! И даже Ирка не предавала. Она просто глупо пошутила.