— Если честно — да, — промурлыкала Эли. Пока Амти мерила температуру, Эли покрывала ногти черным лаком. От усердия она высунула по-кошачьи розовый кончик языка, сморщила нос.
— Но серьезно, — сказала она, потом выругалась, потому что кисточка скользнула за край ногтя, пачкая кожу. — Чем ты болеешь?
Если бы Амти знала. Чем хуже она себя чувствовала, тем больше и глубже были желания, заставлявшие ее бояться себя.
— Может быть, я не Инкарни Страха?
— Ты — Инкарни Страха.
— Но даже сейчас мне хочется тебя придушить.
Эли пожала плечами, не отвлекаясь от своей кропотливой работы. Кончик ее языка мазнул по губам и исчез во рту. Докрасив ноготь, она сказала:
— Потому что я тебя бешу.
— Ты меня не бесишь.
— Я всех бешу, тебя тоже. И все тебя бесят, ты просто боишься в этом признаться. Лучше скажи, чем ты болеешь?
— Я откуда знаю? Мне кажется, я теряю свою личность. Мне кажется, что внутри меня есть что-то большое, непознаваемое и желающее разрушить всю мою жизнь. Я уверена, что оно хочет убивать и…
Эли отложила лак в сторону, дернула градусник.
— Тридцать семь и три, — сказала она.
— Я думаю, я умираю, — ответила Амти. Ногти на одной руке у Эли были накрашены, а ногти на другой красовались обгрызенными кончиками. Амти взяла ее за запястье, коснулась губами кончиков ее пальцев.
— Хорошо, что ты не сделала это с другой рукой, — сказала Эли. — А то я бы врезала тебе.
Но когда Амти взглянула на Эли, то увидела, что щеки ее залила краска. Амти спросила:
— Когда я умру, где вы меня похороните?
— Знаешь, что сказал бы Мелькарт? Здесь оставим, будешь гнить.
— Нет, серьезно. Я хочу, чтобы ты хранила мои рисунки. И передала их дальше своим детям, и…
— У меня не будет детей.