- Я не согласен. - Ответил Курда. – Но, даже если бы это было правдой, наших обстоятельств это не меняет. Мы знаем, что вампанцы - угроза, но сейчас они не строят заговоров против нас. У нас с ними мир, и мы должны воспользоваться этим, чтобы обеспечить для обоих кланов безопасное будущее. Сейчас мы можем остановить угрозу войны у самых ее истоков, чтобы нам не пришлось испытывать то, что испытали эти люди.
Лартен покачал головой.
- Звучит как веский довод. - Сказал он. - Но доводы Вестера не хуже. - Если мы отправимся на войну сейчас, когда они слабы, мы сможем перебить их всех. Если же мы позволим им процветать, они всегда будут угрозой. Настоящего мира никогда не будет, так как оба клана ненавидят убеждения друг друга.
- Мы можем поработать над этим. - Возразил Курда. - Если мы поговорим, возможно, мы узнаем, что мы не такие уж и разные.
- А что, если разные? - Ответил Лартен. - Что, если мы поймем, что союза никогда не будет? Что, если именно эти переговоры станут причиной войны между кланами?
Курда нахмурился.
- А ты опасен, Крепсли. - Сказал он. - Теперь я понимаю, почему Вестер хотел, чтобы ты говорил за него. Ты – ловкий оратор. Я думаю, что ты бы смог меня убедить, если бы у тебя было достаточно времени.
- Может быть будет. - Улыбнулся Лартен.
- Ты собираешься задержаться?
- Нет. - Вступила в разговор Арра, после чего посмотрела на Лартена. - Мы ведь не остаемся?
- Вообще-то остаемся. - Ответил тот. - Мы должны помочь этим людям, а заодно переубедить Курду.
- А как же Рэндел Чейн? - Удивленно моргнула Арра.
Лартен подумал об этом и, наконец, с превеликим удовольствием от того, что может сказать это спустя все эти годы, заявил: “Рэндел Чейн подождет”.
Глава 14
Лартен и Арра остались с Курдой до окончания войны в Европе, а потом задержались еще на несколько месяцев. Пока люди праздновали окончание вражды и ждали светлого будущего, вампиры были заняты. Они обходили континент, помогая, как могли. Они ходили в места, куда еще не добрались людские доктора, и где все еще царствовала анархия, и летали пули.
Услышав об ужасных бомбах, которые были сброшены на два японских города, они отправились на восток. Там, на развалинах Хиросимы, Лартен познал новый вид ужаса. Многие десятилетия, прожитые им, не подготовили его к таким разрушениям. Он вместе с остальными работал лихорадочно, будто находился в кошмарном сне. Они не могли ничего сделать, чтобы облегчить страдания тех, кого изуродовала бомба, но они помогали, как могли.
В Японии Лартен почти не спал. Каждый раз, когда он пытался заснуть, он начинал слышать крики страдающих и не мог выкинуть из головы увиденные им ужасы. Даже закрывая глаза, он видел лица, лишенные всего, что делало их людскими. Сгоревшие тела, плавающие в гнилой воде рек и ручьев. Детей, кашляющих от ядовитого воздуха.
Когда они покидали Японию, Лартен чувствовал себя усталым и старым, будто он прожил слишком долго. Мир изменился до неузнаваемости, и он не хотел быть частью этого нового, кровавого места. В своей голове он все еще жил в девятнадцатом веке, в тех временах, когда война могла быть чем-то доблестным. Впервые он почувствовал культурную пропасть между людьми, которых он знал и жителями этой новой эры. Теперь он понимал, почему вампиры постарше, вроде Себы и Пэриса Скайла, пытались держаться как можно дальше от мира людей. Дело было даже не в том, что люди и вампиры были слишком разными. Если ты жил достаточно долго, ты начинал воспринимать людей и вампиров как представителей разных видов.
Арра жаждала продолжения охоты на Рэндела Чейна. Она хотела исследовать мир, охотиться на вампанцев и познавать ночь. Хотя она ничего не говорила, ей казалось, что они тратят время, помогая людям, и что им стоит вернуться к вампирским делам.
Сам Лартен уже не горел желанием продолжать свою миссию. Он все еще хотел отомстить убийце Алисии, но мысль о том, что нужно следующие десятилетия искать прячущегося, а скорее всего мертвого вампанца, не радовала его. Ему нравилось, что он мог делать что-то значимое, помогая Курде. Жизнь проще, когда перед тобой стоят прямые и срочные задачи, которые нужно решить. Отчасти он жалел, что война закончилась. Он скучал по тем дням, когда, просыпаясь, сразу знал, что ему нужно делать и ему никогда не приходилось думать вперед больше, чем на несколько часов.