Настя выпрямилась.
– Что? Ты куда? – заволновался Антон Сергеевич.
– Я поеду, папа. Все, что я хотела, уже услышала.
Она направилась к дверям, но отец, схватив ее за руки, вцепился в дочь как клещ:
– Настеныш! Прошу тебя! Пожалуйста.
– Перестань. И убери руки, пусти.
Она рванулась в сторону, и отец, не удержавшись, упал на пол вместе с колченогой табуреткой. Антон Сергеевич снова чихнул, газетные затычки выпали из ноздрей, и на растрескавшийся паркет вновь закапала кровь.
– Дочка, – заблеял он, ползя на карачках. – Настеныш! Не уезжа-а-ай!
Настя остановилась. Сердце гулко колотилось, вот-вот грозившись разорвать грудную клетку. Отец стоял на четвереньках, мелко тряся головой, брызгая кровью, словно дряхлый издыхающий пес, и ее охватило чувство безграничной жалости, которое неумолимо вытесняло страх. Похоже, папе недолго осталось.
– Прости меня, – всхлипывая, говорил он. – Прости… Я во всем виноват… И в смерти твоей матери тоже… Я мог бы ее спасти!! Но она сама приняла решение уйти из жизни! Только не уезжай, дочка… я просто сдохну, как только ты уйдешь!
Она медленно подошла к отцу и опустилась на колени перед ним. Прямо на почерневший от грязи пол. Обняла его, прижавшись губами к засаленным, пропахшим болезнью и сигаретным дымом волосам.
– Не… оставляй… меня… Насте… ныш…
Женщина погладила его.
– Я не уеду, – прошептала она. – Я останусь, папа.
Антон Сергеевич поднял перепачканное кровью и слезами лицо. Из ноздри свешивалась сопля.
– Правда?
Она грустно улыбнулась. Он напомнил ей ребенка. Большого, страшно напуганного ребенка, которого заживо пожирает неизлечимая болезнь.
– Правда. Вставай. Давай приберемся у тебя немного.
– Ты не злишься на меня? – робко спросил он, вытирая лицо.
– Нет. Честно.