— Ябеда, — фыркнула я и, оттеснив шефа бедром, открыла дверцу и села в машину.
Колчановский снял Марселя с крыши, погладил по шелковистой, лоснящейся на солнце спине, и обошел автомобиль. После уселся на водительской сиденье и произнес:
— Прелестно выглядишь. Элле понравишься. Скромно и элегантно — то, что надо.
— Спасибо, — кивнула я, и в салоне воцарилась тишина.
Неловкость вернулась. Я не знала, о чем заговорить, Костя, кажется, тоже. А может знал, но не понимал, как к этому подступиться. Мне меньше всего хотелось выслушивать извинения за то, что произошло на кухне и в комнате. Не хотелось опять услышать, что он не хочет влюбляться, или вообще, что это было ошибкой, помрачением или попросту очередной репетицией перед прилетом его опекунов.
И я не выдержала, решив предотвратить еще невысказанные слова, которые могли ранить.
— Мы не будем обсуждать то, что произошло, — сказала я, глядя на дорогу.
— Да, — с готовностью кивнул Колчановский. Мне показалось, что он облегченно вздохнул.
Усмехнувшись, я отвернулась и поджала губы. Обидно… Все-таки обидно. Отмахнулся заведомо, не позволяя себе даже попробовать что-то большее, чем игра. Вновь усмехнувшись, я покачала головой. Да просто ему не нужны серьезные отношения, а я хочу именно этого. Но правила я ведь знала, не так ли? Он не обещал мне чего-то сверх того, что написано в нашем «брачном» контракте. Кресло у меня уже есть, будут деньги. Помимо этого появилось кольцо с бриллиантами, и меня свозили во Францию на частном самолете. Теперь еще и мужика подавай? Аппетиты-то растут, Пиранья Андреевна.
— Вера, — позвал Костя. Я обернулась и посмотрела вопросительно. — Я не жалею. Правда. Я хотел тебя поцеловать.
— А я хотела ответить, — сказала я.
— Хорошо, — произнес шеф. — Значит, мы оба сделали то, что хотели, и укорять нам друг друга и себя не за что.
— Не за что, — я отвернулась от него.
— Значит, всё по-прежнему?
— Да, — я пожала плечами. — Всё по-прежнему.
Мы снова замолчали. Но эта тишина нервировала. Как бы там ни было, но хотелось вернуть непринужденность нашего общения, и я ухватилась за то, что первым пришло мне на ум.
— Еще раз разбудишь меня воплем в ухо, я тебя загрызу.
— У меня не было выбора, — с готовностью отозвался Костя. — Я негодовал. Ты презрела мою нежность. Ответила пафосным храпом.
— Чего?! — я порывисто обернулась, пылая праведным возмущением.
— Вообще не вру, — шеф ударил себя кулачищем в молодецкую грудь. После скосил на меня глаза и произнес трагическим тоном: — Дорогая, я должен открыть тебе страшную правду — ты храпишь.