Зеленые глаза Баст

Без шляпы Гаттон еще больше походил на моряка: такие короткие, жесткие, курчавые волосы и по-бульдожьи широкий лоб обычно ассоциируются с военно-морским флотом. На стуле, в нише у одного из больших окон, лежал кожаный саквояж, насквозь промокший и покрытый пятнами — очевидно, его недавно вытащили из воды. Я вошел и тут же невольно уставился на саквояж. Инспектор, заметив мой взгляд, кивнул.

— Да, только что принесли, — сказал он.

— Что это?

— Ну, — начал Гаттон, усевшись на угол стола и скрестив на груди руки, — это такая улика, что и совершенно невиновный человек тут же благодаря ей отправится на виселицу.

Он многозначительно посмотрел на меня, а я почувствовал, как быстрее забилось мое сердце.

— Мне позволено узнать подробности?

— Конечно. Я вызвал вас специально, чтобы все рассказать. Сэр Эрик Каверли отказался отвечать на вопросы — и нам, как вы знаете, пришлось установить наблюдение за ним. Иными словами, все происходит по инструкции, и даже сам комиссар полиции не смог бы ничего поделать. Итак, вчера вечером Каверли покинул свою квартиру и направился в дом мисс Мерлин. Он вышел через черный ход и пошел по узкому проулку, а не по улице. Он явно думал, что ему удалось проскользнуть незамеченным. И в руках у него было — вот это.

— О Боже! — воскликнул я. — Этот кретин будто сам засовывает голову в петлю.

— Однако, — продолжил Гаттон, — ускользнуть ему не удалось. Пока он шел по Сент-Джеймсскому парку, его не выпускал из вида детектив. Каверли замешкался у пруда — и человек, следивший за ним, конечно, затаился. Вокруг никого не оказалось, и вскоре, полагая, что находится в полной безопасности, Каверли бросил свою ношу в воду! Затем он быстро двинулся прочь; детектив следовал за ним до самых дверей мисс Мерлин. Конечно, место, куда упал саквояж, запомнили, и сегодня, когда я прибыл в Скотланд-Ярд, его уже выловили — и доставили мне для изучения.

— Что в нем находится? — спросил я, переполненный дурными предчувствиями.

Инспектор Гаттон подошел к стулу и открыл саквояж. Сначала он достал несколько кусков сырого угля.

— Это, конечно, для веса, — сказал он.

Затем, вещь за вещью, он вынул из липкого нутра потрепанную одежду — лохмотья бродяги — и пару тяжелых ботинок. В саквояже были залатанные штаны, старое, видавшее виды пальто, грязная шапка и, наконец, дырявый красный шарф!

Гаттон испытующе поглядел на меня.

— Вот теперь упрямцу придется заговорить, — сказал он. — Новых доказательств, подтверждающих его невиновность, у нас нет, но вот это — неопровержимая улика!

— Это безумие! — вскричал я. — Неужели ничего нельзя сделать, Гаттон? Неужто нельзя повернуть расследование в ином направлении, найти что-то, на что ранее не обратили внимания, — и выяснить правду? Что бы вы там ни думали, я уверен, что Каверли не преступник.

Гаттон, нахмурившись, сложил мокрые вещи обратно в саквояж и ответил:

— Сегодня утром мне пришло в голову, что нужно коснуться еще одного вопроса, чтобы оградить невиновного и закончить расследование. Боюсь, в суде Каверли придется несладко, но не исключено, что кое-что может быть сделано до того, как следствие представит окончательные выводы.

Гаттон окинул меня вопрошающим взглядом и произнес:

— Я знаю, что вы искренне заинтересованы в этом деле. Позвольте сделать вам предложение. Возможно, оно выйдет за рамки вашего допуска к делу, каким его представляет начальство, но я все же рискну. При одном условии: обо всем, что вы обнаружите, буду знать только я, но не «Планета». Это договоренность не разойдется с вашей журналистской этикой?