Мне удалось обнаружить таковой через неделю лихорадочных розысков (ведь помимо угрозы раскрытия особенностей моей протеже, ее склонность к приключениям в самые неподходящие моменты многократно увеличивала опасность, столь прекрасно осознаваемую мной). Легко представить, с каким удовлетворением я взял в аренду маленькую виллу — или скорее бунгало — в одном из этих странных мест, что сохранились от дней, не знавших людских толп, и поныне изредка встречаются в пригородах Лондона или даже в нем самом.
Дом с двумя акрами земли стоял на отшибе, был лишен современных удобств и сравнительно малодоступен; агент, мечтавший сбыть такую недвижимость с рук, с готовностью пошел навстречу моему желанию поселиться там. Неделю спустя вилла была в нашем распоряжении; Кассим, Нахема и я стали единственными ее обитателями. Большая часть моей ценной — вернее, уникальной — коллекции вынужденно отправилась на склад, ибо в новом жилище для нее просто не хватало места. Но хотя в то время я еще не ведал об этом, судьбой мне было уготовано вскоре переехать в более подходящий для плодов моих исследований дом.
Требования Нахемы связаться с ее семьей с каждым днем становились все настойчивей; я бы, наверное, продолжал сопротивляться ее пожеланиям, если бы не тот факт, что к этому времени мои скудные ресурсы были почти на исходе.
Я внезапно осознал, что у меня в руках имеется инструмент, что позволит мне принудить сэра Бернема Каверли финансировать мои новые эксперименты, к которым я не-так давно приступил со всем пылом ученого, вдохновляемого страстью к познанию! Вы можете счесть меня беспринципным, но колеса прогресса по меньшей мере столь же безжалостны. И вот, смею заметить, не без долгих раздумий, я предстал перед сэром Бернемом Каверли во Фрайарз-Парке.
Но если перед визитом туда у меня и были угрызения совести, то прием, оказанный мне, мгновенно их развеял. Забыв об услуге, которую (по его же убеждению) я оказал ему в прошлом, сэр Бернем продемонстрировал все свое презрение к англо-индийцу в одном только приветствии.
Будучи евразийцем, я являюсь вместилищем всех худших черт, предопределенных моим происхождением, — с великой горечью я признаю сей факт. Сердце мое ожесточилось, стоило лишь этому англичанину так холодно и так оскорбительно высокомерно обратиться ко мне, человеку, намного превосходящему его интеллектуально. Прекрасно сознавая, что в моей власти нанести ему такой удар, от какого он никогда не оправится, я немного поиграл с ним, а так как его поведение становилось все более невыносимым, я возрадовался при мысли, что его жизнь и положение в обществе зависят от меня.
Его сына и будущего наследника Фрайарз-Парка, Роджера Каверли, в ту пору мальчика девяти лет, холили и лелеяли, как балуют в подобных условиях единственное дитя. Я тут же вообразил встречу брата и сестры! Да! За утонченную и умышленную жестокость, с которой сэр Бернем говорил со мной, я вознамерился отомстить, приготовив отравленный кинжал. Когда темой нашего разговора стал наследник, я отбросил ножны притворства — и обнажил оружие.
Мне не забыть, как изменилось лицо сэра Бернема. Раненный мной в самое сердце, он зашатался. Я выиграл поединок, произнеся всего десять слов. Я не колебался, диктуя условия соглашения, вскоре заключенного между нами. Я делаю это заявление не потому, что стремлюсь обелить себя — я поплачусь за каждое свое деяние; мой рассказ — это итог, завершающий мою научную деятельность.
Стоило доктору Дамару Грифу произнести это, как его сотряс сильнейший спазм боли. Его черные глаза широко раскрылись, лицо мучительно исказилось.
Я бросился к нему на помощь. Пусть он и признал себя злодеем, но человечность никому не позволяет бесстрастно взирать на муки ближнего.
Но не успел я подскочить к нему, как Дамар Гриф, стиснув зубы и сжав подлокотники так, что костяшки его пальцев белым мрамором заблестели в электрическом свете, посмотрел на меня и прошептал:
— Вернитесь на место, сэр. Я хочу, чтобы вы сели.
В его голосе и взгляде было нечто отталкивающее, но заставляющее подчиняться. Гаттон, тоже успевший встать со стула, замешкался. Дамар Гриф оторвал руку от подлокотника и жестом указал нам на наши места. Обменявшись недоуменными взглядами, мы с Гаттоном послушно сели.
После этого евразиец, чей высокий, костистый лоб покрылся смертельной испариной, а лицо с ястребиными чертами обрело свинцовый оттенок, вынул из кармана тяжелые золотые часы (встревоженный инспектор ловил глазами каждое его движение) и посмотрел на них. Трясущейся рукой он вернул часы в карман.
— Мне следует поторопиться, — прохрипел он. — У меня… всего девятнадцать минут…
Гаттон вопросительно посмотрел на меня, но я мог лишь покачать головой в ответ. Смысл слов доктора ускользал от моего понимания, но когда Дамар Гриф, медленно и с очевидным усилием, заговорил опять, я заметил, как странно изменилось выражение лица наблюдательного Гаттона.
Глава 27. ЗАЯВЛЕНИЕ ДАМАРА ГРИФА, ДОКТОРА МЕДИЦИНЫ(Окончание)
Месяц спустя я уже жил в Белл-Хаусе, доме, относившемся к поместью Фрайарз-Парк. В просторных комнатах этого особняка было достаточно места для размещения библиотеки и моей бесценной коллекции. Нахема также поселилась со мной там, но, не забывая о сомнительных обстоятельствах, при которых мне достался этот дом, я из предосторожности не стал отказываться от пригородной виллы, о которой упоминал ранее, да и скромная стоимость ее аренды больше не отягчала мой изрядно пополнившийся карман.
Так и слышу, что вы воскликнули: «Шантаж!» Можете расценивать этот поступок как угодно, тогда как моим ответом будет: «Наука прежде всего!» Я верил, что не иметь средств на продолжение моих экспериментов — все равно, что обеднить мир. Но даже наука не смогла бы подсказать мне, что труду всей моей жизни суждено сгинуть на пепелище Белл-Хауса.
Мои исследования временно ушли в сторону от первоначально избранной области; понимая, что грядет большая война между народами, я направил свою работу в новое русло. Мой великий труд, который, как я полагал, после опубликования пошатнет множество научных репутаций, был завершен. История жизни Нахемы увенчала мои исследования в области эмбриологии, физиологии и психологии
ebooksa