Зеленые глаза Баст

22
18
20
22
24
26
28
30

Случались неприятные эпизоды. Например, несмотря на все предпринятые мной предосторожности и неусыпную бдительность Кассима, по Аппер-Кросслиз вскоре поползли сплетни о том, что в Белл-Хаусе обитает женщина. Я отнесся к этому равнодушно; гораздо сильнее меня обеспокоило поведение Нахемы во время визита в Фрайарз-Парк поверенного сэра Бернема.

Каким-то образом ей удалось тайно проникнуть в особняк (и случай этот пришелся на тот самый месяц Сотис, наступления которого я так боялся каждый год). Сэр Бернем заметил ее в часовне. Он спешно послал человека в Белл-Хаус, а я, обнаружив наконец, где именно прячется Нахема, настоял на ее немедленном возвращении домой. Это был лишь один из нескольких примеров ее непокорности: иногда и вправду казалось, что какой-то демон склоняет ее к поступкам, способным погубить нас обоих.

Она обладала незаурядным умом и по секрету от меня отслеживала мои новые исследования с интеллектуальным пылом, унаследованным непосредственно от Каверли. К тому же в ней, по-видимому, развилось яростное недовольство ограничениями, наложенными ее отцом на права, что достались ей по рождению, и однажды вечером, вскоре после описанного мной происшествия, она вошла в мой кабинет и предложила такое, от чего меня переполнил смертельный ужас.

Мне следует объяснить, что сэр Бернем, ставя соображения репутации рода и сына-наследника превыше всего, согласился (с одной лишь оговоркой: хранить ужасную правду в тайне от его жены) сделать все возможное для обеспечения Нахемы, но при этом потребовал скрывать ее существование от остального мира. На этих условиях я и получил Белл-Хаус. Хотя по диким поступкам Нахемы я понимал, что ей претит подобное затворничество, я так глубоко погрузился в свои изыскания, что не увидел, насколько серьезно ее возмущение этой навязанной анонимностью. Разумеется, тогда мне не удалось постичь всю силу и глубину ее ненависти к брату, Роджеру Каверли.

И вот теперь, в этот роковой вечер, в порыве одного из полусумасшедших припадков, что так пугали меня, она излила передо мной всю свою злобу и отвращение к нему. Она из рода Каверли (это было сутью ее заявления), но двери Фрайарз-Парка закрыты для нее, а мир не догадывается о ее существовании. Если сэр Бернем умрет, собственность унаследует Роджер — и это обернется для нас полной катастрофой.

Ее требования сводились к следующему: мне необходимо испробовать эффективность моего нового изобретения, убрав с его помощью ненавистное препятствие с ее пути!

Мне нет прощения за последующий поступок. Я не готов признать, что совершил преступление под воздействием сильного давления со стороны моей подопечной; на самом деле я намерен настаивать, что принял точку зрения, едва ли не совпадающую со взглядом Нахемы, после того как случайно поговорил с наследником во время одного из его визитов в Фрайарз-Парк и увидел ситуацию в новом свете.

Не знаю, что насторожило сэра Бернема, вероятно, это было связано с опрометчивостью самой Нахемы, но вместо того, чтобы вернуть сына в частную школу, откуда он приехал к родителям в поместье, Роджера Каверли в сопровождении гувернера без промедления отправили за границу. Дату его отъезда я считаю днем, ставшим началом моего падения.

Нахема угрожала, что пойдет знакомиться со своей матерью, а я, с горечью понимая, что это обернется бедой (и не исключая, что она действительно способна на подобный шаг), поддался ее уговорам. Два месяца спустя мы — Кас-сим, Нахема и я — остановились в двух милях от базельского жилища Роджера Каверли и его гувернера.

Обстоятельства, сопутствовавшие смерти Роджера Кавер-ли, впоследствии так и остались покрытыми мраком, и хотя сэр Бернем подозревал неладное, у него, во-первых, не было доказательств, а во-вторых, насколько я знаю, он не решился бы искать их по причине существования Нахемы.

Скажу вкратце, что я усовершенствовал китайский яд, носящий в северных провинциях название «хланкуна». Проведя ряд опасных экспериментов, я убедился, что действие его подобно действию кантареллы, яда, сделавшегося печально знаменитым стараниями дома Борджиа. Это позволило мне предположить, что кантарелла попала в Рим с Востока, вероятно, через Палестину. Работая с хлан-куной, я обнаружил, что смерть от нее наступает в течение двух часов (кантарелла убивает за один час сорок пять минут) и что яд не оставляет следов, по которым его впоследствии можно обнаружить. В качестве способа убийства я избрал, как и Чезаре Борджиа задолго до меня, самоотравление жертвы, ибо оно исключает улики.

Для этого только и требовалось, что заполучить шарф, воротник или иной предмет гардероба, имеющий непосредственный контакт с кожей будущей жертвы (Борджиа предпочитал перчатки). Эту вещь надо было пропитать хлан-куной и положить на место. Попавший с одежды на тело яд вызывал резкое раздражение и высыпание на коже, а если жертва хотя бы слегка чесала зараженное место, образовывались трещинки, достаточные для проникновения вредоносных частиц яда в организм человека.

Я не буду вдаваться в подробности, но именно так умер Роджер Каверли. Мы провели еще немного времени за границей и вернулись в Белл-Хаус. Потакание кровожадным устремлениям лишь разожгло кошачий аппетит Нахемы, и она принудила меня поставить перед сэром Бернемом новые, практически невыполнимые условия, в результате чего, как вам известно, он из чрезвычайно богатого человека превратился едва ли не в нищего.

Я даже заставил его подписать закладную на Фрайарз-Парк в пользу Нахемы, ибо к тому времени со всей ясностью понял, что, подобно второму Виктору Франкенштейну, взрастил чудовище, которое рано или поздно пожрет меня самого.

Ее безрассудные поступки ежедневно грозили нам разоблачением, а после смерти сэра Бернема, которая не заставила себя долго ждать, Нахема потеряла всякий стыд. Умирающий баронет принудил жену во всем следовать моему слову. Конечно, он умер с надеждой, что леди Каверли доживет свой век, так и не узнав мрачной тайны Белл-Хауса. Это последнее его желание исполнилось. Потеря сына и быстро последовавшая за этим кончина мужа пошатнули психическое здоровье женщины, которое так и не восстановилось, несмотря на все мои профессиональные усилия вернуть ей рассудок. Она провела остаток дней своих в полузабытьи, весьма схожим со смертью, и я поныне не знаю точного часа ее перехода в мир иной.

В слуге Хокинсе, при сэре Бернеме исполнявшем егерские обязанности, я нашел верного помощника. Я закрыл Парк от посетителей и благоразумно предпринял все возможное, дабы сохранить тайну, но это стоило Аппер-Крос-слиз доброй славы, и немного погодя в деревне почти не осталось жителей. Меня это ничуть не беспокоило и ни на миг не прервало экспериментов, ставших средоточием моей вселенной.

Однако смерть сэра Бернема принесла новую опасность, ибо в сэре Маркусе Каверли, его наследнике, я видел грозного врага, который, обладая немалым состоянием, мог выкупить Фрайарз-Парк; к тому же, будучи из ветви кадетов[38], он вряд ли убоялся бы разоблачения темного секрета сэра Бернема.

Я уже сказал, что наука жестокосердна, и признаю, что Нахеме не понадобилось долго уговаривать меня сделать следующий шаг. Тем не менее, с научной точки зрения стоит пояснить, что я руководствовался соображениями целесообразности, тогда как ее побудительным мотивом было одно лишь стремление уничтожить всякого, кто носит имя Каверли.

В то время, когда происходили эти события, я занимался созданием нового вооружения. Если быть точным, я направил свои усилия на изготовление газа, обладающего специфическими свойствами хланкуны, и этот газ при попадании в ткани легких должен был приводить к немедленному летальному исходу. Мне удалось создать его незадолго до кончины сэра Бернема, более того, со мной уже успел связаться один из потенциальных участников близящейся войны.

Для проведения дальнейших экспериментов, из Эссена[39] мне доставили специально сконструированное орудие и установили его в укромном уголке Парка. Артиллеристы провели ряд испытаний с разными типами снарядов, но так как я категорически отказывался раскрывать формулу изготовления «L. К.-пара» (так я назвал свое изобретение) до получения мной солидного материального обеспечения сделки, переговоры прервались. Однако при мне остался образец гаубицы и некоторое количество особых легких снарядов. Гаубица оказалась необыкновенно точна: при благоприятных погодных условиях можно было навести ее и уложить снаряд точно в цель без предварительной пристрелки.