— Слушай внимательно, — говорит она. — Из-за вас он смог выбраться, вы за это и отвечаете.
Я замечаю, что ногти на ее пальцах сорваны, и она тут же прячет руки за спину, будто я увидел что-то неприличное.
— Когда ты говоришь «вы», ты имеешь в виду меня одного, потому что ты вежливая викторианка или…
— Вы с семьей.
Я замечаю, что именно казалось мне в ней особенно жутким все это время. Она все время чуточку дрожит, неестественно, а оттого — едва заметно.
— А кто ты?
Она замирает, резко, будто вопрос больно ее ударил, а потом подносит руку к лицу, скалит зубы, едва видные за бинтами и кусает указательный палец, до крови, и более того — до хруста кости внутри.
Убрав руку и оскалив окровавленные зубы, она спрашивает:
— А на кого я похожа?
Просыпаюсь я оттого, что Мэнди сжимает мне нос, лишая возможности дышать.
— Ты решила меня задушить? — спрашиваю я сонно.
— По-другому ты не просыпался, и на мои увещевания не реагировал.
— Если я не ошибаюсь во всем, что знаю о тебе, обычно твои увещевания являются потоком самой грязной ругани в этой части США.
— Точно, — она смеется. — Райан и Мильтон хотят, чтобы ты поехал с ними на работу.
— А я хочу спать. Мне только что снилась забинтованная девочка, имевшая весьма двусмысленные притязания. Она сказала «Он близко, из-за вас он смог выбраться, вы за это и отвечаете».
— Не все призраки одинаково полезны. Собирайся, ты опаздываешь.
— Я лежу только пять минут.
— Но я разбудила тебя на двадцать пять минут позже.
Позавтракать я, предсказуемо, не успеваю, и уже через десять минут, недовольный ничем в своей жизни, сижу в машине, мчащейся в Батон-Руж.
— Я вижу, милый, что ты не в восторге, — говорит папа.