– Мой конюший умер, а его племянник – идиот, – сказала она, приподняв вуаль и откинув ее на темно-рыжие волосы.
– Я…
Янош не смог продолжить. Он смотрел на белое лицо с кожей гладкой, как отполированный мрамор, цвета венецианского фарфора. Из-под изящного изгиба бровей на него смотрели горящие янтарные глаза, каких он никогда не видел.
Казалось, это не женщина из плоти и крови, а совершенная статуя, изваянная величайшим на свете скульптором. За исключением глаз. Глаза были как у дикой кошки. Графиня была ошеломительно красива. Он не мог отвести глаз. Его глаза пробегали по ее чертам снова и снова, выискивая хоть какое-то несовершенство.
Но, несмотря на ее возраст, он так и не смог найти ни единого изъяна.
Графиня кивнула лакею, и тот протянул ей плетеный кожаный хлыст.
– Вы вернули мне это, – сказала она. – А ведь я намеренно послала его вам.
Янош с трудом оторвал глаза от ее лица и посмотрел на хлыст.
– В нем не было необходимости. Лошадей хлестать не надо, а мальчишки-конюхи просто невежественны.
– Хлыст может быстро устранить невежество.
– Более действенными я считаю другие методы, графиня.
Среди служанок пронесся сдавленный вдох.
Эржебет бросила на них строгий взгляд, и во всем зале, даже самых отдаленных его уголках, воцарилась тишина.
– Говорят, вы унаследовали от отца – нет, от деда – сверхъестественную власть над лошадьми. Я помню его по своей юности в Шарварском замке. Мне было пятнадцать, когда меня привезли туда в качестве невесты.
– Просто я хорошо понимаю лошадей. Это вовсе не власть.
– Вы полагаете, что сможете объездить моего белого жеребца?
– Я знаю, что смогу.
Мраморное лицо сложилось в улыбку, немного внушавшую благоговейный ужас, – как будто скульптор, его создавший, никогда не предполагал на нем подобной эмоции. Изваянные черты, надменные и совершенные, как будто рассыпались, оставив на полу белые осколки.
Потом лицо вернулось к своему мраморному спокойствию, и никакое выражение более не нарушало его молочной гладкости.
– В моих поступках что-то не так, графиня?