Король волшебников

Лучше уж я, чем Асмо, думала Джулия. В ее сторону она не смотрела, но слышала, как та плачет — словно маленькая девочка, заблудившаяся в лесу. Где ее дом? Кто ее родители? Из глаз Джулии тоже брызнули слезы, оросив ее руку и стол.

Рейнард-Лис, внося свой вклад в звуковое сопровождение, кряхтел и пыхтел. В какой-то момент пара предательских нервов подала сигнал удовольствия, но мозг выжег его мощным нейрохимическим импульсом.

Асмодею вырвало, и она пустилась бежать, скользя по крови и рвоте. Дверь перед ней открылась. В дверной проем и окно в холле Джулии виделся ни о чем не подозревающий ночной мир.

Кончив, лис снова тявкнул, и Джулия почувствовала то, в чем не призналась бы никому и даже себе: наслаждение. Не в сексуальном смысле, конечно… господи. Наслаждение доставляла сила, наполнявшая все ее тело. Сначала она растеклась по рукам и ногам, потом ударила в голову и зажгла божественной энергией мозг. Джулия увидела, как вспыхнули ее ногти.

Но лис, уходя из нее, забрал что-то с собой. Что-то вроде прозрачной пленки, повторявшей очертания самой Джулии. Что-то невидимое, бывшее с ней всегда. Джулия не знала, что это, но содрогнулась, когда это ушло. Без него она стала другой, не такой, как раньше. Рейнард, дав Джулии силу, отнял то, без чего ей лучше бы умереть… но ей не предоставили выбора.

Еще минут через десять она отважилась поднять голову. Луна светила как ни в чем не бывало, и не было в ней ничего волшебного. Стерильный камень, задохшийся в вакууме — вот что такое ваша луна.

Царап так и сидел у стены с открытыми стальными глазами, бесповоротно мертвый. Может, он уже на небе. Джулия знала, что должна почувствовать что-то по этому поводу, но не чувствовала, и это было ужасней всего. Она вышла в дверь, беспечно шлепая по прохладной крови. Назад она не оглядывалась. Свет погас, дома никого нет.

Не думая ни о чем, не чувствуя ничего, кроме крови и еще какой-то гадости между пальцами ног, она вышла на лужайку. Случилось нечто ужасное, констатировала она, не сопровождая это никакими эмоциями. Жертвенные животные, кроме двух овечек, ухитрились оторваться и убежать, овечки избегали смотреть на Джулию. Почему-то всходило солнце: надо же, всю ночь проваландались. Джулия вытерла о траву ноги, умыла росой лицо.

Потом промолвила неведомое ей раньше слово и взлетела, нагая и окровавленная, как новорожденное дитя, в рассветное небо.

ГЛАВА 26

Мореплаватели, прождав Квентина и Джулию на берегу до рассвета, сдались и вернулись на «Мунтжак». Спустя несколько часов они проснулись и с радостью обнаружили пропавших на палубе.

Преображенная Джулия, во всем блеске красоты и могущества, дышала покоем и торжеством. Квентин, нисколько не изменившийся, стоял почему-то на четвереньках, не отрывая взгляда от досок.

Возносясь все выше на руках у богини, он вдруг понял, что они уже не набирают высоту, а снижаются — но не туда, откуда взлетели, а к игрушечному кораблику на волнах, постепенно приобретающему контуры «Мунтжака». Богиня поставила их на палубу, поцеловала Джулию в щеку и была такова.

Квентин не мог стоять на ногах — верней, не хотел. Заняв более устойчивую позицию, он положил перед собой ключ. После ночи в аду все, даже палуба, казалось ему живым, реальным и детальным до невозможности. Все оттенки — серый, черный, коричневый и те, которых раньше он вовсе бы не заметил, играли и переливались. Дерево открывало ему свои таинственные узоры, но краям досок торчали щепочки, укладывающиеся по-разному после прохода очередной пары ног.

Он понимал, что выглядит как полный обкурок, но ему было все равно. Он мог бы век смотреть на эти чудесные доски. Больше он ничего не упустит. Будет наслаждаться всем до последнего атома, как наслаждался бы Бенедикт, будь ему дано вернуться из нижнего мира. Как наслаждалась бы Элис и все остальные. Это все, что он может сделать для них. Какая разница, как называется эта гигантская головоломка — Земля или Филлори. Вокруг столько всего, что исчерпать невозможно. Когда-нибудь и эту игру выбросят в мусор, но пока ты в ней, она сохраняет свою реальность.

Он приник к доскам лбом, словно кающийся. Они впитали в себя жар солнца. Под ними, как пульс, бились волны. Квентин, вдыхая запах соли, слышал нерешительные шаги выходящих на палубу и все прочие шумы, на которые реальность никогда не скупится: скрипы, шорохи, плеск и гул.

Он сделал глубокий вздох и сел. Согревшись в объятиях богини, он ежился на утреннем холодке, и это тоже было приятно. Это жизнь, говорил он себе. Там смерть, а здесь жизнь. Никогда больше не стану путать одно с другим.

Его подняли и повели в каюту. Почти уверенный, что мог бы и сам спуститься, он позволял им вести себя — зачем мешать, раз им хочется? Его уложили на койку. Он смертельно устал, но не хотел закрывать глаза, когда вокруг столько происходило.

Кто-то присел на край койки — Джулия.

— Спасибо тебе, — сказал Квентин, с трудом ворочая языком. — Ты спасла меня. Спасла все на свете. Спасибо.