— Вы снова спускались в подвал? — поинтересовалась Тома.
И я выложил все без утайки: для чего мы спускались и, как снова оказались у разбитого корыта. А потом и о перевернутой вверх дном комнате Иннокентия Вениаминовича.
Они слушали внимательно, изредка отхлебывая по маленькому глоточку. Тоня выкуривала одну сигарету за другой, и небрежно комкала окурки в переполненной пепельнице.
Когда я закончил, Тома вдруг засмеялась. Смех был нервный, истерический, но даже в таком виде казался неуместным.
— А ведь Кеша меня любил… — смех прервался, девушка всхлипнула. — Знаете, сколько раз он мне в любви признавался? А я, дура, всегда отшивала его. Он ведь — настоящий мужик был…
Слезы текли по ее щекам, она смахнула их рукой. Всхлипнула, шмыгнула носом.
— Простите… — поднялась, направилась в ванную.
— Терпеть не могу истеричек.
— Зря ты так, — заступился за Тому и тотчас пожалел.
— Ну, так беги, утешай ее! Заступничек! Бабский угодник!!!
Наталка сорвалась чуть ли не на крик, резко вскочила и бросилась вон из комнаты. Дверь со стуком захлопнулась, и я остался один.
Рехнулись все, что ли?
А может она меня ревнует?
Я налил коньяк, отпил немного и улыбнулся. Возможно, впервые за сегодняшний день.
— Ушла?
Я едва не поперхнулся.
Тома выскользнула из ванной. Я ожидал увидеть зареванную, раздавленную собственными нервами женщину, но взору явилось нечто противоположное. Она не светилась от радости, но и не выглядела убитой горем. Серьезная, собранная.
— Прости за небольшой спектакль, — голос тоже спокойный и привычный. — Я так и думала, что она не выдержит вида зареванной женщины.
— А при чем здесь, Наталка? — никак не мог врубиться в ход ее мысли.
— Странная она. Всюду сует нос, вынюхивает…