Призрачно всё,

22
18
20
22
24
26
28
30

— Вы снова спускались в подвал? — поинтересовалась Тома.

И я выложил все без утайки: для чего мы спускались и, как снова оказались у разбитого корыта. А потом и о перевернутой вверх дном комнате Иннокентия Вениаминовича.

Они слушали внимательно, изредка отхлебывая по маленькому глоточку. Тоня выкуривала одну сигарету за другой, и небрежно комкала окурки в переполненной пепельнице.

Когда я закончил, Тома вдруг засмеялась. Смех был нервный, истерический, но даже в таком виде казался неуместным.

— А ведь Кеша меня любил… — смех прервался, девушка всхлипнула. — Знаете, сколько раз он мне в любви признавался? А я, дура, всегда отшивала его. Он ведь — настоящий мужик был…

Слезы текли по ее щекам, она смахнула их рукой. Всхлипнула, шмыгнула носом.

— Простите… — поднялась, направилась в ванную.

— Терпеть не могу истеричек.

— Зря ты так, — заступился за Тому и тотчас пожалел.

— Ну, так беги, утешай ее! Заступничек! Бабский угодник!!!

Наталка сорвалась чуть ли не на крик, резко вскочила и бросилась вон из комнаты. Дверь со стуком захлопнулась, и я остался один.

Рехнулись все, что ли?

А может она меня ревнует?

Я налил коньяк, отпил немного и улыбнулся. Возможно, впервые за сегодняшний день.

— Ушла?

Я едва не поперхнулся.

Тома выскользнула из ванной. Я ожидал увидеть зареванную, раздавленную собственными нервами женщину, но взору явилось нечто противоположное. Она не светилась от радости, но и не выглядела убитой горем. Серьезная, собранная.

— Прости за небольшой спектакль, — голос тоже спокойный и привычный. — Я так и думала, что она не выдержит вида зареванной женщины.

— А при чем здесь, Наталка? — никак не мог врубиться в ход ее мысли.

— Странная она. Всюду сует нос, вынюхивает…