— С кем говоришь, ты?.. — послышался невнятный ответ.
Холлоран пропустил его сердитое бормотание мимо ушей:
— Вы придете прямо ко мне, слышите? Сначала вы предупредите меня. А не Клина. Ясно?
— Еще чего!
— Ты пойдешь ко мне сразу же, если что-нибудь случится, иначе «я» переломаю кости «тебе», едва уляжется пыль от всей этой суматохи.
Теперь уже американец стоял лицом к Холлорану, выпрямившись во весь рост.
— Мне платят лишь за то, чтобы я служил господину Клину, — сказал он, стараясь сделать свой тоненький голосок как можно более низким.
— А мне платят гораздо больше за то же самое, — ответил ему Холлоран. — Если хочешь и дальше продолжать дискуссии на эту тему, поговори лучше утром с самим Клином — он тебе все подробно растолкует. А сегодня ночью будешь делать то, что я тебе скажу.
Монк, казалось, готов был броситься на него; однако его удержало совсем не воспоминание о недавнем поединке, где американцу так здорово влетело — похоже, что ему и впрямь не хотелось лишний раз объясняться со своим начальником. Он облизнул губы, словно ему хотелось пить; его мысли, очевидно, не поспевали за словами Холлорана.
— И чтобы через две минуты был внизу! — отрезал Холлоран. Затем, не тратя лишних слов, без лишних жестов, он повернулся и пошел прочь от комнаты Монка, слыша, как в спальне, оставшейся позади, что-то грохнулось и покатилось по полу. Должно быть, сейчас ко всему хаосу в этой комнате добавились еще и осколки обеденной посуды, разлетевшиеся во все стороны. Холлоран улыбнулся, зная, что ему по всей вероятности еще предстоит сводить счеты с телохранителем Клина, когда вся эта история придет к концу. Лично он не держал в душе зла на обезьяноподобного американца и был готов разойтись мирно, но слишком очевидно было, что Монк настроен отнюдь не столь миролюбиво. Что ж, в таком случае он сам будет виновником своих бед.
Он вернулся в свою комнату на первом этаже, по пути заглянув во внутренний дворик. Серебристый лунный свет покрывал блеклым ковром каменные плиты; фонтан отбрасывал бесформенную тень, лежавшую черной кляксой на правильных рядах светлых квадратов, устилавших землю. Он пересек эту открытую площадку, огибая фонтан и на несколько мгновений оказавшись в тени, чтобы еще раз подойти к той закрытой двери, которую он обнаружил в маленьком коридоре. В тот раз Юсиф Даад неожиданно возник за его спиной, едва он успел прикоснуться к дверной ручке.
Холлоран спросил его тогда, куда ведет эта дверь и почему она заперта, но Даад только скалил зубы и качал головой в ответ, словно не понимая английского языка (хотя в документах, присланных «Магмой» в «Ахиллесов Щит», упоминалось, что оба араба хорошо владеют английским). Позже Кора сказала ему, что лестница, с которой спускался Даад, очевидно, уже давно наблюдавший за ним, ведет в личные покои Клина.
Черная тень неожиданно упала на крышу дома и в колодец внутреннего дворика — в то время луна спряталась за тучу. Во тьме мерцали тусклые огоньки освещенных окон — только эти неяркие пятна и могли служить ориентиром в ночном мраке, внезапно поглотившем все формы и очертания предметов. Холлоран вошел в дом и направился в свою комнату. Тихо притворив за собой дверь, он на время отгородился от этого огромного здания с его длинными, запутанными мрачными коридорами и еще не разгаданными тайнами. Стянув с плеч жилет, он повесил его в ногах дубовой кровати. Вынув мощный «Браунинг» из кобуры, висящей у него на поясе, он положил револьвер на ночной столик рядом с кроватью, затем завел звонок своих наручных часов на без четверти четыре. Бросив последний взгляд из окна на земли поместья — там не было видно ничего, кроме черных горбатых вершин холмов, вырисовывающихся на фоне оранжевого зарева от близлежащего городка — он прилег на кровать, как был, в одежде и в обуви, расстегнув лишь пару верхних пуговиц на брюках и не развязав шнурков на ботинках. Положив одну подушку под голову, он наконец полностью расслабил все мышцы; его глаза тотчас же закрылись; неяркий свет настенного бра над кроватью, казалось, совсем не тревожил его.
Сон не заставил себя долго ждать. А вместе со сном пришло воспоминание…
«…Он слышал тяжелое, хриплое дыхание за деревянной решеткой, словно воздух был чужой стихией для священника — так дышит рыба, вынутая из воды… «Благословите меня, святой отец, ибо я много грешил…» — Лайам удивился, почему он не испытывает стыда, который должен был прийти к нему при словах раскаяния. Он перечислял свои «преступления» святому отцу, улыбаясь в темноте исповедальни, не чувствуя никакой обиды или возмущения оттого, что был вынужден раскрывать свои тайны перед человеком, которого не любил, и даже более того — не уважал… «Я лгал, отче, я воровал…» — Огромная голова священника за ромбоидальными ячейками решетки мерно кивала в ответ, принимая признание в очередном прегрешении — очевидно, духовник слышал такие вещи не в первый раз… «Я «баловался» со своим телом, отче… (мальчиков приучили говорить более скромное «баловался» вместо «наслаждался») и говорил непристойные вещи про Господа Бога…» — Голова священника дернулась и застыла в самом начале кивка, а дыхание участилось… Лайам улыбнулся еще шире… «Я спросил Бога, почему Он… несчастный ублюдок… внебрачный ребенок… сын неизвестного отца…» — голова священника повернулась к нему; мальчик чувствовал на себе горящий взгляд невидимых ему в темноте исповедальни глаз. «Почему Он забрал моего отца у матери и у меня». — Теперь улыбка «кающегося» грешника стала похожа на хищный оскал; он глядел неподвижными и, казалось, незрячими глазами прямо перед собой.
— Лайам, не Господь отнял жизнь у твоего отца, а бандиты…
«И почему Он… почему Он сделал мою мать…» — глаза мальчика застилали слезы, но улыбка все еще не сходила с его лица, — «Он допустил, чтобы она стала делать все эти вещи… сумасбродные вещи… Из-за которых она вынуждена была уйти…»
— Лайам, — послышался голос священника, звучавший теперь несколько иначе — ласково, вкрадчиво…
«Почему…» — Мальчик в первый раз всхлипнул; он вцепился пальцами в переплетения прутьев деревянной решетки, напрягая все мышцы, словно он хотел выломать эту преграду между собой и святою Правдой… Тень за решеткой шевельнулась, и свет заменил темный контур массивной фигуры — исповедник поднялся со своего места… Дверь позади Лайама распахнулась, и в нее вошел Отец О"Коннелл, положив свою большую руку на плечо мальчика… Лайам оттолкнул ее от себя и кинулся в темный угол кабинки. Уткнувшись головой в колени, дрожа и всхлипывая, он рыдал, не в силах сдержать свои слезы… Священник, грузный, дородный мужчина, чей темный силуэт вырисовывался на фоне открытой двери, нагнулся к нему, раскрыв объятия…»
…Стук в дверь.
ebooksa