— Прощай, собачий, скотий, куриный, или какой там ещё бог…
— Анубис, — сказал Саб.
Сарама вскочила, мгла окрасилась кровавыми сполохами, заходила волнами.
— Не тронь это имя!
— Но он — это я.
Сарама помедлила, потом расхохоталась по-волчьи — заливистым лаем с хрипотцой.
И внезапно мгла рассеялась.
Стоял белый призрачный туман, сгущавшийся в темноте и редевший в свете одинокий фонарей.
Сарама стояла перед воротами заколоченного дома, принюхиваясь, опустив голову. А за воротами, во дворе, с места на место перебегал на четвереньках получеловек-полузверь. Копал снег лапами, по-собачьи отбрасывая его. Тыкался в ямки мордой, фыркал, отскакивал, кружился между сугробами, и снова копал.
Сарама подняла голову. Взгляд её уперся в дом, скользнул по крыше и остановился на чёрном квадратике слухового оконца, в котором поблескивал осколок стекла.
Сарама втянула носом морозный воздух так сильно, что с ближнего сугроба взвился снег.
И чихнула, разворачиваясь: по переулку шли три человека.
Сарама исчезла.
* * *
— Тута вот, — сказал Андрей, по обыкновению вытирая нос рукавицей. От него ещё пахло теплом и печью: Бракин поднял его с постели, бросив снежком в окно.
— Как твой папаша? Не заругается? — спросил Бракин, когда минуту спустя, застёгивая на ходу поношенную курточку, из ворот выбежал Андрей.
— Не. Папка вечером с калыма пришел — стиральную машину кому-то в городе подсоединял. Ну, чуть тёплый. Сразу бух — и захрапел. Только пузыри пускает.
"Городом" в этом районе называли весь остальной Томск. Даже ближние благоустроенные дома, через улицу — и те уже были "городом".
— Ладно. Пошли.
— Это рядом совсем, — торопливо объяснял Андрей на ходу. — Самый подходящий дом, — другого такого нету.