Чёрный став

— А Марынки нема! — сказала Одарка с некоторым зло-родством. — Без нее обойдется!..

Бурба еще больше сдвинул брови. Видно было, что отсутствие Марынки причинило ему большую досаду.

— Где ж она? — спросил он, мрачно глядя в сторону.

— Та на млыну, у деда Тараса… — виновато объяснил псаломщик. — Можно зараз поехать за ней…

— От еще выдумал! — с сердцем сказала Одарка. — Куда ей с лихоманкой на вечерныцю!..

Суховей незаметно толкнул жену в бок, тихо сказав:

— Молчи, стара!..

Одарка раздраженно фыркнула, словно хотела сказать: я все знаю, да это ни к чему!.. Она своим бабьим чутьем угадала, что Бурба неспроста пришел к ним и заговорил об их дочке. Старухе не нравился Бурба, да и люди плохо о нем говорили. «У него очи, — думала она, — как у той нечистой силы, что в церкви намалевана!..» В своем сердце она уже решила, что он — не жених для Марынки…

Бурба больше ничего не сказал. Он ушел злой; видно было, что он не верил в болезнь Марынки: старики просто не хотят взять ее с собой к нему в Городище. Его угрюмый вид точно говорил: хорошо же, я вам покажу!..

XIX

Чертово пиршество

В Городище шел пир горой. Во всей хате Бурбы — в обеих ее половинах — были понаставлены столы, заваленные всякой едой, заставленные бутылками и кухолями с водкой и вином. Питья было столько, что, казалось, у Бур-бы были не бочки с вином и водкой, а целые ручьи, которых, сколько ни пей, никогда не вычерпаешь.

За столами прислуживал только один глухонемой работник Бурбы, Свинота, который как-то умудрялся поспевать всюду, словно он в одно и то же время был в обеих половинах хаты. Только кто-нибудь оглянется, чтобы попросить наполнить опорожненный кухоль — а уж Свинота и стоит позади с протянутой рукой, как будто он все время только здесь и находился, ожидая, когда понадобятся его услуги…

Никто ни в чем не терпел недохватки. И съедено и выпито здесь было так много, как ни на одной батуринской свадьбе. Долго после этого батуринцы не могли очухаться и говорили, что такого пира, может быть, не бывало и у самого Мавепы, когда он был гетманом Малороссии. Мазепу приводили в пример потому, что бурбино пиршество происходило ведь ни в каком ином месте, как именно в самом Мазеповом Городище…

Сам Бурба не сидел, а только похаживал от стола к столу, наливал гостям в стаканы и кружки вино и водку, чокался с ними и пил, ничем не закусывая. Гости его все были пьяны, а он оставался совершенно трезвым; он не пьянел, несмотря на то, что не отставал от гостей и добросовестно осушал почти с каждым из них то стакан водки, то кружку вина. На это даже обратили внимание некоторые из его гостей. Больше всего по этому поводу горячился колбасник Синенос. Он даже ударил кулаком по столу, опрокинув свой стакан, который сейчас же был наполнен подоспевшим в эту минуту Свинотой, и сказал с глубоким убеждением:

— Бурба — сам черт! Я его добре знаю!..

Бурба же стоял прямо против него, по другую сторону стола, и смотрел на его пестрый нос — ибо все лицо колбасника состояло из одного только носа — с хитрой усмешкой, поблескивая своими звериными глазами из-под насупленных рыжих бровей.

— Та я вам еще лучше скажу! — продолжал Синенос, не замечая его. — Я сам видал, своими очами, как Скрипица на семибалковской дороге играл на своей музыке, а за ним бежала дивчина в одной рубашци, эге ж, та так аж до самого Городища! Так то, может, скажете, не бурбино дело?

— Бабы брешут — и ты с ними! — недоверчиво отозвался кто-то из гостей. — Чья ж то была дивчина?..

— А чья ж, как не суховеева Марынка? То ж она и была! Эге ж! — горячился колбасник. — От же лопни мои очи, если это не так!..