Нахмурились, потупились казаки глазами в землю. Топчутся на месте, никто не выходит вперед, никто не подает голоса. Все молчат и пятятся, один за другого прячутся. Куда храбрость и удаль вся девалась! Тихо-тихо стало между ними. Стоят они вокруг глубокой ямы-могилы и думають крепкую думу: ушли от турецких сабель и пистолей, — а здесь пропадать совсем уж неохота!..
Вдруг толпа раздалась — и вперед вышел Иван Сиво-чуб. Перекрестился он, поклонился низко атаману и всему казачеству и весело проговорил:
— Я останусь, батько, сторожить добро турецкое!
— Ты?..
Атаман отступил назад, посмотрел на него и грустно покачал головой. Жалко ему было молодого казака. Сильно полюбил его старик за удальство, за храбрость. Да что ж? Посмотрел он кругом — стоят казаки, понурившись, никто не хочет заменить Сивочуба…
Вздохнул атамань и сказал дрогнувшим голосом:
— Ну, так и так… брат Иване… Молись…
Зашевелил Сивочуб дрожащими губами. Кто был к нему поближе, услыхал, что он прошептал только два слова:
— Панна… Ванда…
Смахнул атаман слезы с глаз, поднял свой карабин, прицелился. Словно гром, ахнул выстрел, прокатился над рекой, отдался в степи за холмами. Зашумели в ответ камыши, с криком поднялись из них дикие утки…
Рассеялся дым — Сивочуба как не бывало. Свалился он в могилу, на турецкое добро, — и зарыли его казаки вместе с ним, чтобы стерег он его от «поганых нехристей»…
Насыпали над ним казаки холм земляной, сложили на нем крест из камней. И ушли восвояси, «до своих порогов та куреней»…
Тихо стало кругом, только камыши шелестели у воды да какая-то птица водяная стонала и всхлипывала в камышах долго и протяжно, как душа грешника, не знавшая пристанища… Прошли мимо турецкие бриги, ничего не нашли и ни с чем назад вернулись…
А около могилы пролегла широкая дорога, и много лет по ней ходили и ездили равные люди в Киев и из Киева. Но однажды пронесся слух, что могила эта — «нечистая», и стали говорить прохожие и странники, что какая-то белая женщина в темные ночи сидит у креста и стонет и плачет на могиле до самой зари. И еще люди говорили, что началось это с той ночи, когда в Киеве, в своем богатом дворце, наложила на себя руки графиня Ванда Замойская…
…Старик Охрим помолчал немного, вздохнул и сказал:
— Вот какое дело, сыну…
Но тут и батько и сын точно окаменели от страха. За Днепром, над черным краем земли, висела круглая, красная луна, которая, казалось, смотрела на высившийся за ними крест. Ее лицо испуганно кривилось, словно она видела позади них что-то необычайно страшное. И в эту минуту, как нарочно, у креста послышался тихий шорох и как будто кто-то чуть слышно застонал и всхлипнул…
Дрожа и стуча зубами, Охрим и Тарас оглянулись — и им почудилось, что у самого креста метнулось что-то белое и мгновенно пропало в синем сумраке степной ночи…
— Ба…бачил?.. — спросил дед, весь трясясь и лязгая зубами.
Тараса тоже била лихорадка.
ebooksa