— Разве важное? — удивилась я. — Александр Николаевич непременно хотел сначала договор подписать, а потом затребовать ценности у Рысьиных.
— Даже так? Впрочем, Александр Николаевич тот ещё… — Владимир Викентьевич покрутил головой, не желая заканчивать фразу рвущимся для определения словом. Наверное, оно было из тех, что неприлично произносить при дамах. — И что он хотел за присоединение?
— Власти, разумеется. Но договор я так и не увидела: когда он выяснил, что я собираюсь сначала прочитать, а потом решать, подписывать или нет, забрал все документы и сказал, что придёт позже.
— То есть вы его не приняли?
— Нет. А надо было? — удивилась я.
— Решать вам, Елизавета Дмитриевна. Но я бы вам не советовал. Александр Николаевич уже настолько привык интриговать, что это сделалось целью его жизни, — усмехнулся Владимир Викентьевич. — Впрочем, если вы хотите что-то забрать у Рысьиных, то он — идеальная кандидатура.
— Если его идеальность распространяется только на сутяжничество, то, пожалуй, я обойдусь без его услуг.
Владимир Викентьевич одобрительно кивнул, но разговор продолжать не стал, поскольку Тимофеев уже укладывал подписанный лист с печатью в портфель.
В новый дом мы зашли, только чтобы оставить чемодан. Выглядело здание совершенно нежилым, хотя было чистым и протопленным. Владимир Викентьевич сильно преувеличил, говоря о мебели: то, что оставили предыдущие владельцы, можно было смело отправлять на свалку. Разумеется, после того как купим новую, ибо я была согласна со Звягинцевым: нужно заселяться сразу к себе. Кровать не развалится? Замечательно. Развалится? Ну что ж, поспать одну ночь можно и на полу. В конце концов, у меня целых две звериные формы.
— Елизавета Дмитриевна, вы уверены, что хотите здесь ночевать? — скептически спросил Тимофеев, выразительно пошатав стул в комнате, которую было решено отдать мне. Сдаётся, этот стул притащили именно со свалки, чтобы в помещении не было пусто. Во всяком случае, сесть на него я бы не решилась.
— Разумеется, уверена, — твёрдо ответила я. — Не беспокойтесь, дом мы быстро приведём в порядок.
— А говорили: с мебелью, — отметила Аня. — Здесь из мебели только то, что продать не удалось. Не хотите к нам — что ж, выбор ваш, но постельное бельё мы вам непременно дадим.
— Будем чрезвычайно признательны, — опередила я Владимира Викентьевича, который точно собирался отказаться. Но не стоит расстраивать Тимофеевых ещё больше.
Шкатулку я поставила на кровать и открыла, прошептав домовому, чтобы осваивался и присмотрелся к прислуге, которую я пока не видела: Владимир Викентьевич пояснил, что та пообещала привести кухарку, наверное, там и задержалась.
А мы наконец отправились к Тимофеевым, чей дом оказался совсем рядом. Супруга его, высокая статная дама, встретила нас настороженно. Конечно, она наверняка сама выступила за смену клана, узнав о возможностях для дочери, но что ещё ожидать от столь юной главы клана, не представляла. Говорила она любезно, лишь несколько отстранённо, но мне было не до бесед. Я постоянно прислушивалась, боясь пропустить звонок.
Но мы отобедали, перешли в гостиную, где продолжился пустой разговор, который поддерживал только Владимир Викентьевичи Филипп Георгиевич, а телефон всё не звонил и не звонил.
— Может, этому господину напомнить о нашей просьбе? — не выдержала я, чувствуя, что ещё немного — и волшебные тимофеевские капли перестанут на меня действовать.
Звонок раздался, словно ждал именно моего возмущения. Тимофеев ушёл и говорил довольно долго, точнее, отвечал на неслышные мне даже с привлечением нужного плетения вопросы собеседника и изредка задавал вопросы сам, но короткие и малоинформативные для меня. Правда, вернулся он вполне удовлетворённый разговором.
— Хомякова привезут, если уже не привезли, в Царсколевск, — сообщил он. — Дело его будут вести здесь. Следователь примет нас завтра утром.
— Завтра? — огорчённо переспросила я. — А сегодня никак нельзя? Мне невыносима мысль, что Николай находится под стражей, в то время как настоящий преступник разгуливает на свободе.