Необходимые вещи

— Бьюсь об заклад, что он, — сказал Алан и подумал, что, возможно, первое предположение Генри было не так уж далеко от истины.

— О"кей, Алан. Я все сделаю.

— И сразу же перезвони мне. Второе. — Он продиктовал Клату номер и заставил повторить, чтобы убедиться, что записано правильно.

— Позвоню, — сказал Клат и вдруг взорвался. — Что происходит, Алан? Проклятье, что тут такое происходит?

— Не знаю… — Алан внезапно почувствовал себя стариком, уставшим, замученным стариком… и злым к тому же. Злился он уже не на Генри Пейтона за то, что тот отстранил его от дела, а на того, по чьей вине происходит все это безумие. И с каждой минутой в нем крепла уверенность: стоит им докопаться до дна, они сразу: поймут, что виновник один-единственный. Вильма и Нетти, Генри и Хью, Лестер и Джон; кто-то соединил их проводами и замкнул цепь. — Я не знаю, Клат, но мы докопаемся.

Он повесил трубку и снова набрал номер Полли. Его желание выяснить отношения, разобраться, отчего она так на него набросилась, постепенно теряло свою остроту. Вместо него возникало другое чувство, гораздо более тревожное: глубокий, неосознанный, но все возрастающий страх, что она попала в беду. Гудок, еще гудок и еще. Нет ответа.

«Полли, я люблю тебя и нам надо поговорить. Пожалуйста, сними трубку. Полли, пожалуйста, сними трубку. Полли, пожалуйста».

Алан как будто молился. Он хотел перезвонить Клату и попросить выяснить что с ней до того, как тот начнет выполнять все остальные задания, но не смог. Этого делать нельзя, это дурно. В городе того и гляди произойдет еще один взрыв. «Но, Алан, предположим, Полли тоже подсоединена к цепи?». Эта мысль вызвала какие-то неясные воспоминания, но они растворились, прежде чем Алан смог придать им более четкие очертания.

Он повесил трубку на рычаг, прервав последний гудок на самой середине.

3

Полли больше не могла этого выносить. Она перевернулась на бок, потянулась к телефону… и звонок неожиданно прервался. «Так, подумала Полли, — а звонил ли он вообще?». Она лежала в постели, прислушиваясь к отдаленным раскатам грома. В спальне было душно. Очень душно, как в середине июля, но открыть окна она не могла, так как всего неделю назад попросила Дейва Филипса, местного плотника-умельца, вставить зимние рамы. Поэтому она сняла старые джинсы и сорочку, в которых ездила за город, и, аккуратно свернув их, положила на стул у двери. Теперь она лежала в одном белье, надеясь поспать немного, прежде чем принять душ, но сон не шел.

Мешал, конечно, бесконечный вой сирен за окном, но основная причина бессонницы была в Алане, в том, что он сделал. Она не могла понять и примириться с его предательством, самым гнусным из всех, о которых юна когда-либо слышала, но и отделаться от мыслей о нем тоже была не в силах. Она пыталась думать о другом (о сиренах, например, гудевших так, как будто конец света наступил), но мысли упорно возвращались к первопричине ее теперешнего состояния. К тому, как он действовал за ее спиной, как вынюхивал. Как будто проводишь рукой по зеркально гладкой отполированной поверхности не ожидая подвоха, а тут, на тебе, заноза.

«О, Алан, ну как ты мог?» — спрашивала Полли его и себя заодно.

Голос, ответивший на вопрос, удивил ее. Принадлежал он тете Эвви, в нем не было жалости и сочувствия, что, впрочем, всегда отличало тетушкину манеру беседы, но помимо этого в нем отчетливо слышался гнев.

«Если бы ты сама рассказала ему правду, он не поступил бы так».

Полли резко села в постели. Голос был гневный, неприятный, это верно, но самое неприятное в нем то, что он принадлежал ей самой. Это был ее голос. Тетя Эвви умерла много лет назад. Она подсознательно приписывала этот внутренний протест, раздражение, гнев тете, переваливала, как говорится, с больной головы на здоровую. Так застенчивый женолюб подбивает приятеля переговорить от его имени с девушкой, которая ему нравится.

«Послушай, девочка, разве я не говорила тебе, что этот город перенаселен привидениями? Может быть, это все же я, твоя тетя?».

Полли испугано всхлипнула и зажала рукой рот. «А может быть, и не я. В конце концов, какая разница, кто именно? Вопрос вот в чем, Триша: кто нагрешил первым? Кто солгал первым? Кто первым скрыл правду? Кто бросил первый камень?».

— Это несправедливо! — крикнула Полли в пустой душной комнате и со страхом посмотрела на свое отражение в зеркале. Она ждала, когда тетя Эвви заговорит вновь, но, так и не дождавшись, легла.

Предположим, она согрешила первой, если только сокрытие части правды и несколько слов безобидной лжи — грех. Но предположим. Разве это давало Алану право проводить расследование без ее ведома, как это делается с подсудимыми? Разве давало это ему право трепать ее имя в переписке и переговорах с полицейскими управлениями других штатов? Или устраивать за ней слежку… или… как там это называется… шпионить?..