— Говорят, вы умеете ощупью определять характер, — быстро проговорила она. — Об этом рассказывал Краффт.
Прокоп засмеялся такому чисто женскому толкованию его непостижимой чуткости в химии.
— Ну да, всегда ощущаешь, сколько силы в том или другом предмете; это пустяки, — ответил он.
Княжна бросила быстрый взгляд на его руку, потом вокруг себя; поблизости никого не было.
— Дайте-ка, — пробурчал Прокоп, подставляя свою разрезанную шрамом ладонь.
Она положила на нее кончики гладких пальцев; словно молния пронизала Прокопа, сердце забилось бурно, в голове пронеслась дурацкая мысль: «Что, если сжать?»
И он уже мял, давил в своей грубой лапе обжигающую, упругую плоть ее руки. Словно вино ударило ему в голову, все пошло кругом; он еще увидел, как княжна прикрыла веки, втянула воздух полураскрытым ртом; тогда он сам закрыл глаза и, стиснув зубы, полетел в кружащуюся тьму. Его рука горячо, бешено боролась с тонкими, присасывающимися пальцами; они силились вырваться, они извивались, как змеи, впивались ногтями в его кожу и снова обнаженно, судорожно льнули к его ладони. Прокоп стучал зубами от наслаждения: трепетные пальцы адски возбуждали, в глазах пошли алые круги… Вдруг сильное, обжигающее пожатие — и узкая ладонь вырвалась из его пальцев. Как в дурмане поднял Прокоп пьяные глаза, в голове тяжко стучала кровь; с изумлением увидел он зелено-золотой сад и снова опустил веки, ослепленный дневным светом. Княжна покрылась пепельной бледностью и кусала губы острыми зубами; в щелочках ее глаз горело, кажется… безмерное отвращение.
— Ну? — повелительно спросила она.
— Девственна, бессердечна, сладострастна, яростна и горда, — выжжена как трут, как трут… и зла; вы — злая; вы обжигаете жестокостью, в вас много ненависти и нет сердца; вы — злая; вы до отказа заряжены страстностью; недотрога, алчная, суровая, суровая к себе — лед и пламя, пламя и лед…
Княжна молча кивнула: да.
— …Недобрая ко всем, недобрая ко всему; надменна, вспыльчива как порох, неспособная любить, скучающая и пылкая… раскаленная… спекшаяся от жара, а вокруг вас все вымерзает.
— Я
Излив таким способом горечь обиды, Прокоп стал более спокойно думать о княжне; его даже задевало, что теперь она явно избегает его. При первой возможности он намеревался сказать ей что-нибудь приветливое, но такая возможность больше не представлялась.
В замок приехал князь Рон, или «mon oncle»[147] Шарль, брат покойной княгини; весьма образованный и элегантный скиталец, почитатель всего прекрасного, très grand artiste[148], как говорили; он даже написал несколько исторических романов, а впрочем, был чрезвычайно милый человек. К Прокопу он почувствовал особую симпатию и проводил у него целые часы. Прокоп извлек большую пользу от общения с этой обаятельной личностью, в какой-то мере обтесался и понял, что в мире, кроме деструктивной химии, существуют и другие вещи. Oncle Шарль был воплощенная хроника анекдотов. Прокоп с удовольствием сворачивал разговор на княжну и с интересом слушал, какая это была злая, взбалмошная, гордая и великодушная девочка; однажды она стреляла в своего maître de dance[149], в другой раз предложила вырезать у себя кусок кожи для трансплантации обжегшейся няне, а когда ей не разрешили этого — в ярости разбила une vitrine[150] с редчайшим хрусталем. Le bon oncle[151] захватил как-то с собой и «оболтуса» Эгона и стал приводить ему Прокопа в пример, да с такими аттестациями, что бедняга краснел не меньше Эгона.
Через пять недель Прокоп уже мог ходить с палочкой; он все чаще удалялся в свою лабораторию и работал как вол, до того, что возвращалась боль в ноге, и на обратном пути он всей тяжестью опирался на руку внимательнейшего Хольца. Карсон сиял, видя Прокопа таким мирным и трудолюбивым, и порой закидывал удочки туда, где почил в бозе кракатит; но Прокоп о нем и слышать не желал.
Как-то вечером в замке устроили торжественный soirée[152]; и на этот вечер Прокоп приготовил свое coup[153]. Княжна как раз стояла в кружке генералов и дипломатов, когда дверь распахнулась, и — вошел без палки строптивый пленник, впервые почтивший своим присутствием княжеские покои замка. Oncle Шарль и Карсон побежали ему навстречу, княжна только быстро, испытующе взглянула на него поверх головы китайского посланника. Прокоп воображал, что она подойдет поздороваться с ним; увидев же, что она заговорила с двумя пожилыми, декольтированными сверх меры дамами, он нахмурился и отступил в угол, неохотно раскланиваясь с блистательными персонами, которым Карсон представлял его под титулом «знаменитого ученого», «нашего замечательного гостя» и так далее. Казалось, Карсон принял здесь на себя обязанности Хольца — он ни на шаг не отходил от Прокопа. Чем дальше, тем отчаяннее скучал Прокоп; он забился в самый дальний угол и оттуда угрюмо смотрел на весь свет. Теперь княжна разговаривает с какими-то высшими сановниками, один из них даже адмирал, другой — крупная иностранная шишка; вот она торопливо взглянула в угол, где томился мрачный Прокоп, но в этот момент к ней подошел претендент на какой-то рухнувший трон и увел ее в противоположную сторону.
— Ну, я пошел домой, — пробурчал Прокоп; в его черной душе созрело решение незамедлительно сделать новую попытку к бегству. И в ту же минуту он увидел перед собой княжну; она протягивала ему руку:
— Рада, что вы уже здоровы.
Прокоп забыл все светские наставления oncle Шарля. Неуклюже двинув плечами (что должно было означать поклон), он сказал медвежьим голосом:
— А я думал, вы меня даже не заметили.
ebooksa