Прокоп поклонился, как деревянный, боясь потерять равновесие. В дверях она обернулась и пристально взглянула на него.
— До свидания, — и исчезла.
Прокоп сел и закрыл глаза. Дождевая роса на горжетке, густая, вся в каплях вуаль; тихий голос, аромат, беспокойные руки в тесных, крохотных перчатках; прохладный аромат, ясные глаза под красивыми, четкими бровями — от их взгляда кружится голова. Мягкие складки юбки на круглых коленях, руки, маленькие ручки в тесных перчатках… Аромат, глухой, дрожащий голос, личико нежное, побледневшее… Прокоп закусил дрожащие губы. Грустная, смятенная, отважная. Серо-голубые глаза, глаза чистые, ясные. О боже, боже, как льнула вуаль к ее губам!
Прокоп застонал, открыл глаза. Это — девчонка Томеша, — сказал он себе в слепой ярости. Знала, куда идти, она здесь не впервые. Быть может, здесь… здесь, в этой комнате… — В невыносимой муке Прокоп впился ногтями в ладони. — А я, дурак, навязываюсь ехать к нему! Я, дурак, повезу ему письмецо! И что… что мне за дело до нее?
Тут его осенила спасительная идея. Сбегу домой, в свою лабораторию, в свой домишко на холме! А она пусть явится… пусть делает, что хочет! Пусть… пусть… пусть едет к нему сама, если… если ей это так важно…
Он окинул взглядом комнату; увидев смятую постель, Устыдился, застелил ее, как привык делать дома. Потом ему показалось, что получилось неважно — начал перестилать, приглаживать, а там и за все принялся, убрал комнату, попытался покрасивее уложить складки гардин; потом сел ждать — а голова кружилась, и грудь раздирало давящей болью.
V
Ему мерещилось, что он идет по бескрайнему огороду; вокруг — одни капустные кочаны, только это не кочаны, а ухмыляющиеся, облезлые, гнусавые, блеющие, чудовищные, водянистые, прыщавые, лупоглазые человеческие головы; они растут на тощих кочерыжках, и по ним ползают отвратительные зеленые гусеницы.
И через огород бежит к нему девушка — лицо ее закрыто вуалью; слегка приподнимая юбку, она перепрыгивает через человеческие головы. Но из-под каждой вырастают голые, тощие, мохнатые руки, они хватают девушку за ноги, за юбку. Девушка кричит в беспредельном ужасе, еще выше поднимает юбку, выше округлых колен, обнажая белые ноги, старается перескочить через эти цепкие руки. Прокоп закрывает глаза; он не может видеть ее белых крепких ног и сходит с ума от страха, что эти зеленые головы надругаются над девушкой. Он бросается наземь и срезает перочинным ножом первую голову — та визжит по-звериному, щелкает гнилыми зубами, стараясь укусить его за руку. Теперь вторую, третью… господи Иисусе, когда же он выкосит это огромное поле, чтобы добраться до девушки, которая сражается с головами там, на другом конце бесконечного огорода? И он вскакивает в бешенстве, топчет ужасные головы, пинает, давит ногами; его ноги запутались в тонких, присасывающихся лапках, он падает, его схватили, рвут, душат — и все исчезает…
Все исчезает в головокружительном вихре. И вдруг, совсем близко, раздается глуховатый голос: «Я принесла пакет…» Он вскочил, открыл глаза: перед ним стоит служанка с Гибшмонки, косоглазая, беременная, с мокрым от стирки животом, и подает ему что-то, завернутое в мокрую тряпку. «Это не она», — замирает с болью сердце Прокопа; вдруг появляется высокая грустная продавщица, она деревянными распорочками растягивает для него перчатки. «Не она!» — кричит Прокоп и тут же видит опухшего ребенка на рахитичных ножках, и этот ребенок… этот ребенок бесстыдно предлагает ему себя! «Иди прочь!» — вскрикивает Прокоп, и перед его глазами возникает кувшин, брошенный посреди грядок увядшей, объеденной улитками капусты — видение это не исчезает, несмотря на все его усилия.
Но тут тихонько, как теньканье птички, звякнул звонок. Прокоп кинулся открыть; на пороге стоит девушка в вуали, прижимает к груди пакет и тяжело переводит дыхание.
— Это вы, — негромко сказал Прокоп, почему-то глубоко тронутый.
Девушка вошла, задев его плечом; на Прокопа снова пахнуло мучительно-пьянящим ароматом.
Она остановилась посреди комнаты.
— Прошу вас, не сердитесь, — тихо и как-то торопливо заговорила она, — не сердитесь, что я дала вам такое поручение. Вы даже не знаете, почему… почему я… Но если это в какой-то степени затруднительно…
— Я поеду, — хрипло выговорил Прокоп.
Девушка устремила на него свои серьезные чистые глаза.
— Не думайте обо мне дурно. Я только боюсь, как бы пан… как бы ваш друг не совершил чего-нибудь, что могло бы потом до гроба мучить другого человека. Я так верю вам… Вы его спасете, правда?
— С огромным удовольствием, — воскликнул Прокоп каким-то чужим, неверным голосом, настолько опьяняло его восхищение. — Мадемуазель, я… все, что вам угодно…
Он отвел глаза — боялся, что сболтнет лишнее, что она услышит, как стучит его сердце, и стыдился своей неуклюжести. Его смятение передалось девушке; она вспыхнула, не зная, куда девать глаза.
ebooksa