Стоит нам остаться в одиночестве, как мы начинаем ощущать свою бренность, испытываем необходимость в поддержке, ищем товарища по склонностям, соучастника в наслаждениях и горестях, жаждем видеть рядом человека, чьими мыслями, чьим сердцем располагаем, и тогда дружба кажется нам сладчайшей радостью на свете; но стоит обрести эту столь желанную дружбу — и расположение нашего духа сразу меняется.
Когда мы издали глядим на что-то привлекательное, наши вожделения устремляются к этой цели, но стоит подойти к ней вплотную — и мы видим всю ее тщету. Далекая, она приковывала к себе нашу душу, достигнутая, уже не может ее удержать; точно так же и дружба заслоняет собою все, пока мы ее добиваемся, но, когда добьемся, уже не ограничивает нашего кругозора, потому что вопреки чаяниям не заполняет пустоты, оставляет место для других потребностей, которые занимают наш ум и влекут к другим благам.
И тогда мы начинаем пренебрегать дружбой, становимся капризны, требуем как должного того внимания, которое прежде принимали как дар. Такова человеческая натура: освоившись с милостями судьбы, уже не радоваться им, а считать их само собой разумеющимися; владея чем-нибудь, люди быстро привыкают относиться к этому владению как к неотъемлемой собственности; вот они и полагают, будто властны над желаниями своих друзей. Более того, им хотелось бы придать этой власти подобие естественного права, ну, а поскольку подобные притязания обычно обоюдны, все кончается взаимным раздражением, самолюбивыми обидами, разочарованием, горькими упреками и т. д.
Иногда люди обнаруживают друг в друге скрытые доселе недостатки, а бывает и так, что внезапно нахлынувшая страсть отвращает их от дружбы, точно тяжкая болезнь, отвращающая от самых сладостных удовольствий.
Люди с пылким характером редко бывают постоянны в дружбе. Зато она особенно горяча и нежна у людей робких, умеренных, степенных, всей душой преданных добродетели, ибо дружба облегчает им сердце, томящееся под бременем сокрытых мыслей и чувств, дает простор и волю уму, делает доверчивее и живее, примешивается к любым делам, досугу и тайным наслаждениям: она — душа всей жизни этих людей.
Юноши тоже и чувствительны к дружбе, и доверчивы, но буйные страсти отвлекают их, рождая непостоянство. Чувствительность и доверчивость истощены у стариков, но последних сближает нужда и связует разум: в юности дружат нежнее, в старости — крепче.
Дружба налагает на нас обязанности более серьезные, нежели обычно считают: мы не покидаем друзей в беде, но отворачиваемся от них, когда они проявляют слабодушие, а это значит, что мы еще слабодушнее, чем они.
Низок душою тот, кто стыдится своей дружбы с людьми, чьи недостатки стали всем известны. Вы сами не запятнаны этими пороками? Так не таите дружеской близости с падшими, встаньте на защиту их слабости, вы ведь ничем не рискуете; но на такие поступки способно лишь подлинное великодушие. А люди слабые отрекаются от друзей, трусливо жертвуют ими, поддаваясь общественному мнению, часто несправедливому: они неспособны противостоять ему и т. д.
О ЛЮБВИ
Немалую долю любви обычно составляет симпатия, иначе говоря, склонность, в основе которой лежит влечение чувств; но, даже будучи ее основой, оно не всегда главный двигатель любви: вполне возможна и любовь, свободная от грубой чувственности.
Одна и та же страсть у разных людей проявляется по-разному. Женщина может понравиться нескольким мужчинам чертами иной раз противоположными: один полюбит ее за ум, другой — за добродетель, третьему, напротив, милы ее недостатки и т. д. А случается и так, что все любят в ней свойство, которого она лишена, скажем, постоянство, хотя на деле эта женщина ветрена. Но это не имеет значения: человек влюблен в созданный им самим образ; только ему, а не легкомысленной женщине он предан всем сердцем. Следовательно, не сам предмет страсти порочит или облагораживает человека, а то, в каком свете он его видит. Я уже говорил, что, на мой взгляд, порою в любви ищут нечто более чистое, нежели чувственное удовольствие. Навело меня на эту мысль следующее обстоятельство. Я постоянно встречаю в свете людей, которые из множества незнакомых женщин — скажем, во время мессы или проповеди — выбирают одну-единственную, притом даже на собственный вкус не самую красивую. Чем это объяснить? А тем, что красота каждой женщины отмечена чертами ее характера, и мы предпочитаем ту, чей характер будит в нас самый живой отклик. Значит, мы чаще всего выбираем женщину за ее характер, значит, ищем в ней ее душу, и никто не переубедит меня в этом. Итак, все, что открыто предстает нашим чувствам, нравится нам лишь как символ того, что от них сокрыто; итак, мы любим внешние качества лишь за наслаждение, которое они нам доставляют, но главное для нас — качества внутренние, отраженные во внешних; итак, мы имеем право сказать, что всего сильнее нас привлекает душа. Но душа доставляет радость не чувствам, а разуму; таким образом, его интересы берут верх над прочими, и если чувства им противоречат, мы жертвуем чувствами. Нужно только убедиться, что противоречие и впрямь существует, что тут затронута душа. Такова чистая любовь.
Однако настоящую любовь не должно путать с дружбой, ибо орган восприятия в дружбе — всегда разум, а любя, мы воспринимаем чувствами. И так как идеи, порожденные чувствами, несравненно могущественнее идей, внушенных размышлением, только первым дано разжигать в нас страсть. Дружба так далеко не заходит.
О ЧЕЛОВЕЧЕСКОМ ЛИЦЕ
Лицо человека выражает и его характер, и темперамент. Глупое лицо выражает лишь физические свойства — например, крепкое здоровье и т. д. И все-таки нельзя судить о человеке по его лицу, ибо физиономии людей, равно как манера держать себя, отличаются переплетением столь различных черт, что тут очень легко впасть в заблуждение, не говоря уже о несчастных обстоятельствах, которые обезображивают природные черты и не позволяют душе отразиться в них — например оспины, болезненная худоба и пр.[25]
Скорее можно судить о характере человека по тем физиономиям, которые он считает особенно привлекательными, ибо находит в них отклик своим страстям, но и этот способ не безошибочен.
О СОСТРАДАНИИ
Сострадание — это чувство, в котором печаль смешана с приязнью; я не согласен с утверждением, будто мы всегда ставим себя на место человека, которому сострадаем. Разве чужое несчастье не может трогать наше сердце так же сильно, как вид открытой раны трогает чувства? И разве на свете нет ничего такого, что мгновенно нарушает покой нашего разума? Не предшествует ли новое впечатление раздумью о нем? И разве наша душа не способна к бескорыстному чувству?[26]
О НЕНАВИСТИ
Ненависть рождена тягостными для нас свойствами ненавистного предмета. Это — глубокое уныние, которое невольно отвращает от всего, чем оно вызвано; его называют ревностью, если оно основано на сознании, что некто обладает преимуществами, нам недоступными. А когда к этой ревности примешивается жажда отомстить вкупе с пониманием собственной слабости, такое чувство следует именовать завистью.
Почти в каждой страсти можно обнаружить или ненависть, или любовь. Что такое гнев, как не внезапное и яростное отвращение, воспламененное слепым желанием отомстить?