Зло из глубины веков

Я же говорила тебе, ты ещё слишком слаб, – с усмешкой проговорила Алла.

И тут же, словно извиняясь за грубость, она добавила уже помягче:

– 

Так уж и быть! Сегодня ещё можешь показаться дома, я тебя у наших как-нибудь оправдаю. Но потом… Мои слова о том, что следующей может стать твоя мама, поверь, не шутка! Поэтому давай, перебирайся поскорее к нам.

С последними словами Алла улыбнулась и… Стала растворяться в воздухе. Не сказав больше ни единого слова, словно показывая Русу, что боьше им говорить не о чем. Даже о том, где их найти, если Руслан вдруг и впрямь надумает к ним перебраться. Очевидно, у неё на этот счёт были какие-то свои мысли, которыми она пока делиться с Русланом не захотела.

6. ВСТАВАЙ, ОЛЯ

Когда Ольгу похоронили, из-за душевного опустошения, что принесла ему невыносимо тяжёлая утрата сестры, Руслан не находил себе места. Сердце разрывалось на части из-за немилосердно глодавших его жалости, чувства вины, рвущего под собой всё подряд отчаяния. Голова словно превратилась в старый трухлявый пень, в котором не зарождалось ни слов, ни мыслей, ни хоть сколько-нибудь осознанных желаний. Только боль, чудовищная душевная боль, и ничего кроме этой боли, занимала собой всё в его оглушённом горем рассудке. Руслан ходил, как сомнамбула, сам не свой, даже не смотря никуда хоть сколько-нибудь внимательным взглядом. Но и невнимательные взгляды то и дело приносили ему каждый раз новую порцию таких же страданий, потому что всё в квартире так или иначе напоминало о покойной сестре.

Не лучше «выжженной» огромной бедой души чувствовало себя и всё его тело. Вечером дня Ольгиных похорон он был готов упасть от изнеможения. Давящая скорбная суета, горестные хлопоты, вид плачущих вокруг родственников, особенно родителей, так измотали, что даже с его недюжинной, «подаренной» упырями, выносливостью у него едва хватило сил всё это выдержать. Что уж было говорить о его родителях, особенно маме!

…Сидя в изголовье лежавшей в гробу дочери, мама Руса была ещё больше сына и мужа, хоть больше уже просто не могло быть, раздавлена свалившимся на её семью горем. По её побледневшим, как стена, щекам градом катились слёзы. Уже и не вытирая их платком, она всё не сводила покрасневших и опухших глаз с мёртвого, но почти не изменившегося, если не считать его бледности, лица дочери и не реагировала ни на что вокруг. Без конца шевелившиеся в причитаниях губы тряслись. Были слышны какие-то слова, произносимые ею до неузнаваемости искажённым горем голосом, разобрать которые вряд ли было возможно не только из-за то и дело заглушавших их горестных всхлипов. На неё же саму лучше было не смотреть. Разрушившая так много в её жизни беда за один день превратила её в старуху. Враз оказались изрядно подёрнуты серебрящейся на свету проседью волосы, лицо очень быстро покрылось заметной сеткой больших и маленьких морщинок. Набрякли и скукожились веки, под глазами чётко обозначились чёрные круги, кожа на лице приобрела заметный серый оттенок.

За спиной её стоял отец усопшей, измождённое и тоже враз постаревшее лицо которого стало таким безжизненным, словно было вылеплено из глины. Ни малейшего движения мимики, ни слезинки, – за минувшие сутки они уже все были выплаканы, – ни даже моргания век. Глаза словно застыли, а в них самих точно так же застыло выражение такой безысходной боли, тоски и уныния, что казалось, в те мгновенья он был готов улечься в гробу рядом с дочерью и сам…

Стараниями Степана патологоанатом в морге констатировал у Ольги остановку сердца, совершенно не заметив ничего, что говорило о нападении на неё упыря. Как, наверняка, было и при поступлении туда в своё время укушенного Аллой Руслана.

После Олиных похорон время потекло дальше, как ни в чём не бывало, как-будто ему было абсолютно наплевать на то, оставалась ли ещё в его потоке сестра Руслана или нет. Впрочем, ему и было наплевать, причём абсолютно.

Руслан следил за его ходом, совершенно отключившись ото всего другого. Никуда не выходя из своей комнаты, сутки напролёт он лежал на кровати, уставившись в потолок и никак не реагируя на заходивших к нему время от времени то маму, то папу. О школе, в которую вообще решил теперь больше не ходить, он даже не вспоминал. Не думал ни о друзьях, ни о врагах. Последними были упыри, подумать о которых время ещё было.

Перед глазами всё стояли лежавшая на кровати с прокушенной шеей, так и не проснувшаяся в ту ночь сестра, впившиеся в её нежную девичью кожу, приводящие одним своим видом в ужас, бросившие в дрожь даже Руслана, хоть он уже ничего на свете и не боялся, клыки Кэт, убитая горем плачущая мама… Ей с папой уже второй раз пришлось испытать такое, хотя первого раза, когда умер Руслан, они уже и не помнили!

…В ту ночь Руслан вернулся домой точно так же, как и недавно его покинул, – через окно в комнате сестры. Едва оказавшись там, он сразу же бросился к лежавшей без малейшего признака жизни побледневшей, как мел, Ольге. Взяв её за плечи и приподняв над постелью, он бережно уложил её голову себе на руку и тут же припал ухом к её груди. Припал, чтобы в следующие секунды не услышать в ней биения сердца!

От отчаяния и горя Руслану захотелось выть. Подняв сестру на руки, он заметался с ней по комнате, словно ища, куда пристроить её бездыханное тело, будто это и в самом деле могло хоть что-нибудь из случившегося изменить. Потом уложил её обратно на кровать, начал поправлять под её головой, устраивая последнюю поудобнее, подушку, укрывать её поплотней одеялом… Он просто не понимал, что делал, ибо всеми его действиями в те минуты руководили только безумные горе и тоска. А потом… Потом, став на колени возле кровати сестры, Руслан душераздирающе закричал. Так, будто ему было мучительно больно физически. Хотя, наверное, его душевная боль тогда ничуть бы не уступила любой боли физической.

В те мгновения Руслан ничего и никого вокруг не то что не понимал, он перестал вообще всё и всех хоть как-то воспринимать. И то, что находился дома, и прибежавших на его крик, тоже вмиг обезумевших от горя, маму и папу, и вызванного родителями, прибывшего довольно скоро, врача скорой помощи, а потом, под самое утро, санитаров труповозки… Он даже не смог ничего толком объяснить, когда папа, постоянно сбиваясь от едва не убившего его горя, стал расспрашивать, каким образом Рус оказался в комнате сестры ещё до рассвета и что вообще знает о том, что случилось с Олей.

Сидя по-прежнему в спальне сестры, Руслан совершенно не реагировал ни на что и ни на кого. Он сидел на стуле, обхватив голову руками, и немилосердно казнил себя, обвиняя в смерти своей сестры.

Оля-Оля! Как же так получилось? Как вышло, что я не смог тебя уберечь от кровожадных упырей? Ну почему, почему мы не догадались вообще уйти в ту ночь из дома? Нужно было рассказать обо всём родителям и с ними уйти. Теперь же… Теперь он больше никогда не увидит её такой жизнерадостной улыбки, не услышит такого зажигательного смеха, такого родного голоса! Никогда не увидит и не услышит, если только…

Неожиданная мысль, озарив, словно вспышкой, в его рассудке всё до последнего, самого затаённого, уголка, заставила его подскочить на месте. И это была мысль именно об этом «если только». Да, именно о нём, ведь Руслан в тот миг отчётливо вспомнил, как сам ожил после укуса упыря! Даже будучи уже похороненным. Ожил на четвёртую ночь… Значит, вполне можно было ожидать, что точно так же оживёт и Ольга! Тем более, что, как Руслан понял из разговоров пожаловавших той ночью к ним с сестрой «в гости» упырей, укусившая Ольгу мразь не стала допивать её кровь до конца, хоть и очень этого хотела, и в этом был скрыт какой-то смысл.