Во мне нарастало странное оцепенение, чувство отстранения, словно часть моего сознания, самая главная часть, наблюдала со стороны за происходящим на сцене, где другая часть меня играла чью-то роль. И эта другая часть меня в точности знала, что делать. Двое слуг в белых одеяниях вручили мне охапку хвороста, связку листьев и две черных чаши: одну с какими-то желтыми кристаллами, другую – с комковатым веществом, похожим на смолу. Я сложил из хвороста костер на почерневшем алтаре, как предписывал древний ритуал… ибо я хорошо помнил, как жрецы Иса разводили такой костер перед Алькаразом в Карнаке.
Я поджег хворост, и сухие ветки вспыхнули, когда я посыпал их листьями, и кристаллами, и комьями смолы. Над костром взвился дым, источающий странный запах, клубы дыма изогнулись и потянулись к пирамиде, будто их подхватил сильный ветер.
Ко мне подошла Дахут. За ней следовала женщина с ребенком на руках. Дахут забрала у нее дитя – та не сопротивлялась – и поднесла ребенка к низкому алтарю. Сквозь клубы дыма я разглядел блеск золотого серпа, и тогда де Керадель забрал у меня черную чашу и кувшин. Он поставил их в основании низкого камня, а потом передал мне – уже наполненными.
Я сунул пальцы в чашу и окропил порог пирамиды. Взял кувшин и вылил его содержимое перед входом. Затем я вернулся к огненному алтарю и подбросил ветки в огонь. Мои руки были красными, красными…
Де Керадель уже стоял у низкого алтаря. Он поднял над головой крошечное тельце и швырнул в крипту. Дахут стояла рядом с ним, недвижимая, золотой серп вздернут к небу – только он уже не казался золотым. Он был багровым. Как мои руки.
Дым священного огня кружил, кружил над нами.
Де Керадель что-то крикнул – и молитва оборвалась. Из рядов жертв вышел какой-то мужчина – глаза широко распахнуты, не мигают, лицо застыло.
Де Керадель схватил его за плечи, и тут же двое слуг набросились на жертву, сорвали с него одежду, уложили на гранитную плиту. Его голова запрокинулась – грудь лежала на возвышении. Де Керадель нажал на какие-то точки на его теле – на шее, над сердцем, на бедре. Тело жертвы обмякло… и де Керадель ударил черной булавой по обнаженной груди. Раз, другой, третий… Вначале он бил медленно, потом все быстрее и быстрее… следуя предписанному древним ритуалом ритму.
Мужчина на алтаре завопил в предсмертной муке. Словно подпитываясь его болью, гнилостные огоньки вспыхнули ярче, пульсируя. Крик оборвался – я знал, что де Керадель надавил мужчине на горло. Агония жертвы должна проходить в тишине, так она наиболее мучительна – и потому лучше всего подходит Собирателю.
Булава обрушилась на грудь жертвы в последнем ударе, дробя ребра и сминая сердце. Дым от костра тянулся в пирамиду. Де Керадель стащил тело с алтаря, поднял над головой, швырнул в крипту… А сразу вслед за этой жертвой в пирамиду полетело и другое тело. Его бросила Дахут! С ее рук стекала кровь – как и с моих.
В пирамиде поднялось жужжание, точно в крипте взлетела вверх сотня трупных мух. Туман над храмом почернел, бесформенная тень проступила в этом тумане, тень, которой не было места в пространстве. Она сделала туман еще чернее, нависла над пирамидой. И в то же время я знал, что эта тень – часть того Нечто, которое протянулось до края Галактики, Нечто, для которого наш мир – лишь песчинка, наше Солнце – лишь искра. До края Галактики – и дальше, дальше, по всей Вселенной, за грань самого пространства.
Оно раскинулось над пирамидой, но не вошло в нее.
И вновь золотой серп сверкнул в руке Дахут, и вновь де Керадель наполнил чашу и кувшин и передал их мне. И вновь я молча прошел в клубах дыма от костра на алтаре, сунул пальцы в чашу и окропил порог пирамиды, вылив алое содержимое кувшина перед входом.
Де Керадель вскинул черную булаву и опять издал тот же вопль. Из рядов жертв вышла женщина, старуха – морщинистая, дрожащая. Аколиты де Кераделя раздели ее и бросили на камень… Черная булава обрушилась на ее обвисшую грудь… снова… и снова…
Ее тело полетело в крипту пирамиды, а к де Кераделю уже подходили новые жертвы… Он убивал их черной булавой – покрытой алой кровью. Убивал – а тела сбрасывал в пирамиду.
Тени, объявшей храм, уже не было, она просочилась сквозь камни, но ее вкрапления еще виднелись в тумане, черной колонной протянувшемся к небесам прямо над пирамидой.
В крипте сгустилась тьма. Дым от костра на алтаре больше не скрывал Дахут, де Кераделя и меня, он сразу исчезал в крипте.
Жужжание оборвалось, воцарилась тишина – тишина пространств до рождения солнц. Движение прекратилось, даже сотканные из тумана призраки застыли. Но я чувствовал, что бесформенная тьма в пирамиде сознает мое присутствие, тысячи ее глаз взирают на меня. Я чувствовал ее сознание, исполненное жестокости более изощренной, чем даже человеческая. Оно тянулось ко мне сотнями крошечных щупалец… точно бабочки дотрагивались до меня усиками, ощупывая, познавая.
Но я не испытывал страха.
В пирамиде вновь началось жужжание, оно поднималось над храмом – все выше и выше, пока не превратилось в слабый далекий шепот.